А она сидела над спящим Роландом, вздыхая и гладя его по груди. Мужчина спал.
Сон его был слишком глубок. Он едва добрел до своих покоев, где рухнул, как подкошенный. Перепуганные пажи помогли королеве перенести его в опочивальню, и Мэбилон поспешила уверить своих подданных, что это все — последствия тех чар, которыми короля опутал казненный враг. Теперь чары порвались, и разум ее возлюбленного на время погрузился во мрак. Но пройдет совсем немного времени — и все восстановится. Он опять откроет глаза, опять станет прежним…
Станет ли? Мэбилон коснулась ладонью его волос. Вздрогнула, ощутив боль, как от укола. Как же он далек от нее! Сейчас, когда глаза его были плотно закрыты, он больше походил на истукана, чем на спящего живого человека. Если бы не дыхание и не тепло его тела, трудно было бы поверить в то, что он жив. И Мэбилон раз или два поймала себя на мысли, что было бы неплохо сохранить его в этом состоянии подольше. По крайней мере, когда он лежит вот так, неподвижный, безмолвный, она может прикасаться к нему, обнимать, целовать…
Мэбилон легла рядом, вытянувшись и касаясь тела мужчины грудью, бедрами, ногами. Обняла, пытаясь слиться воедино. Ткань платья мешала ей — тончайший паутинный шелк, сшитый нитями из лунного света, показался ей тяжелым, как будто выточен из мрамора. Мэбилон задрала подол, обнажив ноги, оголила плечи и грудь, прижимаясь к телу мужчины обнаженной кожей. Потом торопливо распустила его пояс, рубашку, избавляя от лишней одежды и его. Прижалась снова, пряча лицо у него на плече, вдыхая запах человеческого тела. Тяжелый, грубый, какой-то кислый и горький, словно дым, он, тем не менее, возбуждал ее. Ее мужчина. Ее король. Ее возлюбленный.
Она провела руками по его телу. Человек спал. Он никак не отозвался на легкие касания пальчиков королевы фей. Лежал, как мертвый. Только дышал. Он был так близко… и так бесконечно далеко. И, как ни странно, сейчас он был все-таки ближе. Ибо, когда глаза его были открыты, когда он ходил, говорил, улыбался одними губами, когда брал в руки меч, выходя на арену школы Саттах Грозной или садился в седло, когда пил вино на пиру и слушал менестрелей, он всегда был где-то далеко. Он лишь притворялся, что находится рядом. Ее знатный пленник… Как он говорил? Игрушка.
— Нет, — приподнявшись, Мэбилон наклонилась над лицом спящего мужчины, почти касаясь губами его губ. — Ты для меня не игрушка. Ты для меня…
Супруг? Возлюбленный? Король? Очередной смертный муж, которого она избрала, которым готова пожертвовать, как всеми остальными…
И который спустя столько времени продолжал оставаться чужим и бесконечно далеким. Она обладала его телом — Мэбилон опять заскользила ладонями по коже человека, словно желая убедиться в том, что он реален, — но не его сердцем.
«И душой!»
Душа. То, что есть у смертных людей, и чего, как говорят легенды, напрочь лишены обитатели волшебной страны. Потому они, верят люди, не знают горя, забот, старости и смерти, что лишены души. Но почему же так болит внутри? Почему так странно ноет грудь? Почему ей хочется то смеяться, то плакать? Может быть, это и есть любовь?
Решившись, женщина прильнула к губам мужчины долгим поцелуем, утверждая над ним власть. Он принадлежал ей и только ей. Ее король. Ее повелитель. Ее собственность. Его губы остались неподвижны, не отвечая на поцелуй, и это лишь сильнее раззадорило Мэбилон. Как он холоден! Как он всегда к ней холоден, лишь делает вид, что отвечает на ее знаки внимания. Ни одного лишнего слова, ни одного лишнего жеста. Все время вежлив, корректен, строг, отстранен. Другой бы на его месте давно уже сгорал от страсти и сам спешил на ложе к королеве фей. А он…
— Я люблю тебя, — страстно прошептала Мэбилон прямо в приоткрытые губы мужчины. — Ты — мой навсегда. Люблю. И никому никогда не отдам! Я убью любого, кто встанет между нами! Мужчину или женщину! Человека, фейри или фирболга! Никто и никогда тебя не отнимет! Я весь мир сорту с лица земли — но не отдам тебя никому! Ты мой и мне принадлежишь до самой смерти! Пусть никогда ты не проснешься — но и не сможешь от меня уйти! Я так хочу! И значит, что так будет!
Ее маленький кулачок взлетел вверх.
— Зачем? — Дженнет обхватила себя за плечи руками, тщетно пытаясь унять предательскую дрожь. — Зачем она так поступила?
Айфе стояла над девушкой, качая головой. Эта смертная принимает все слишком близко к сердцу. Она еще так молода, неопытна… Ее душа не успела обрасти броней, как у многих ее соплеменников. Из своего волшебного зеркала Айфе часто наблюдала за жизнью другого мира. Она не понимала языка, на котором говорили те люди, не знала, в какой стране и что происходит, но читала по глазам и выражениям лиц, по жестам и поступкам и понимала много больше, чем те, чья жизнь проходила у нее перед глазами. Смертная девушка, сидевшая на крошечном стульчике у камина и дрожащая, как осиновый лист, была не такой, как все. Она слаба, неопытна. Ей ни за что не выйти победительницей из битвы, в которую она вступила со всем пылом юной души. Свергнутой королеве было жаль эту девушку. Она так мало видела в жизни. И этой жизни у нее осталось так мало…
— Зачем? — Дженнет подняла на фею полные слез глаза. Нет, слаба. Слишком слаба. Ей не победить Мэбилон. Но как же так вышло, что эта слабая девочка все-таки добралась сюда живая и невредимая?
— Зачем королеве король? Чтобы убить!
— Нет, — покачала головой Дженнет, не поверив своим ушам.
— Да, — кивнула Айфе. — Ты, верно, знаешь, что он — не первый из ее супругов? И, возможно, не последний.
— Я слышала легенду, — припомнила Дженнет, — о том, что много веков назад между нашим городком Фейритоном и королевой Мэбилон был заключен договор о том, что раз в сто лет королева фейри выбирает себе жениха из числа неженатых юношей. Но мы всегда думали, что она берет короля в супруги…
— Ненадолго, — голос Айфе был сух и холоден. — Люди смертны. Даже в волшебной стране они не могут не стариться и не умирать. И Мэбилон об этом знает. И убивает своих королей, принося их
