— Впечатляет. Весьма.
Тобби улыбнулся краем рта.
— Только ничего не трогай. Моя коллекция опасна.
Я в этом не сомневалась. Все эти вещи убивают, причем мучительным и изощренным способом. Например, это маленькое зеркальце, в котором отражаются не полки с диковинами, а летнее голубое небо с легкомысленными кучеряшками облаков — что оно может со мной сделать? Выпить душу?
— Шкурки ты тоже тут хранишь? — вопрос сорвался с языка прежде, чем я передумала его задавать.
— Значит, шкурки… — усмехнулся Тобби и вдруг махнул рукой: — Ладно. Сама напросилась.
В тот момент мне еще не было страшно. Хмель по-прежнему дурманил голову и внушал обманчивую легкость. Пройдя к шкафу возле окна, Тобби открыл створку и извлек большой металлический контейнер. Я смотрела на этот ящик, хищно блестевший несколькими замками, и опьянение понемногу отступало. Тобби водрузил ящик на стол и некоторое время пристально смотрел на меня.
— Уверена? — уточнил он. — Может, лучше не надо?
— Показывай, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал максимально твердо и спокойно. Тобби покачал головой и принялся открывать замки.
Контейнер был наполнен плоскими стеклянными квадратами, и сперва я не поняла, что это. Потом Тобби извлек один из них, и я поняла, что это два куска стекла, между которыми лежит прядь волос и прямоугольник чего-то, подозрительно похожего на человеческую кожу.
Мне по-прежнему не было страшно. Должно быть, разум видел правду, но не принимал ее до конца. Я смотрела — волосы были светлыми, почти белыми, а кожа, наоборот, смуглой.
Потом меня замутило, и я моментально протрезвела. Хмель стек с меня ледяной волной пота, и я схватилась за край стола, чтоб не упасть. Оценив мое состояние, Тобби убрал отвратительный предмет в контейнер, захлопнул крышку и скучным голосом проговорил:
— Это все, что осталось от Мама Клер, болотной ведьмы. Варила снадобья из жира младенцев, наводила смертную порчу, изготовляла яды. Для забавы напустила чуму на весь северный регион. Мое первое серьезное дело. Дальше рассказывать?
Я все-таки не удержалась на ногах и осела на пол почти без чувств. Тобби бросился ко мне — флакончик нюхательной соли появился в его руке словно по волшебству, и выворачивающий наизнанку запах помог мне опомниться.
— Я говорил, что не стоит на это смотреть, — устало произнес министр. — Это тяжелое зрелище.
Я провела ладонями по щекам и спросила:
— Контейнер для меня уже готов?
— Его не будет, — серьезно ответил Тобби. — Я дал слово.
Почему-то лицо стало влажным — я не сразу поняла, что по щекам потекли слезы.
— Пожалуйста, Дерек, — промолвила я. — Пожалуйста, поговори с Бахманом. Сними с меня это проклятие. Это же невыносимо, жить вот так. Я сделаю все, что ты попросишь, только помоги мне.
Я сразу же осознала, что проиграла. В этой жалкой мольбе не было никакого смысла. Нельзя ползать на коленях перед тем, кто владеет твоей жизнью, нельзя. Я прекрасно понимала, что имею ценность только пока проклята — понимала и не могла молчать.
А вот Тобби, похоже, не ожидал, что я ударюсь в истерику. Он подхватил меня под руки, помог подняться и, крепко обняв, растерянно проговорил:
— Вера, но ты же погибнешь… Это невозможно. Мы оба живы — это уже чудо.
Да, он прав, это действительно было чудо. Момент слабости прошел, я смогла взять себя в руки и негромко ответила:
— Жаль, — возникшая пауза сделала бы честь любому спектаклю, а потом я добавила: — Я все равно бы выбрала тебя. Не потому, что выбора нет. Потому что он есть.
Тут уж Тобби стушевался окончательно. Его побледневшее лицо было наполнено одновременно радостью и сомнением — и я понимала, что постепенно все это превратится в злость. Вздохнув, я повела плечами, освобождаясь из его рук, и сказала:
— Что ж, тогда прости. Глупо просить о невозможном.
Некоторое время мы молча стояли друг напротив друга, а потом Тобби подошел к шкафу, и я подумала, что сейчас для меня все закончится — очень уж выразительным было лицо господина министра. Однако он извлек бутылку вина и, щелкнув по крошке артефакта на горлышке, вышиб пробку.
— Давай-ка лучше выпьем, — предложил он, и видит Господь, у меня камень с души свалился.
— Давай, — согласилась я.
И мы выпили.
Глава 8. "Тебе не жаль меня, Вера?"
Дальше все было цивильно и очень скучно.
На следующее утро мы с Тобби вернулись в столицу. Министр отвез меня к моему дому, сказал, что уладит все имущественные формальности, и, церемонно поцеловав мне руку, уехал. Я вздохнула с облегчением.
Прислуга отреагировала на мое появление так, словно я воскресла из мертвых. После того, как счастливые охи, ахи и слезы иссякли, а я приняла ванну и наконец-то переоделась в домашнее платье, выяснилось, что два дня назад здесь были люди из секретной службы, которые перевернули вверх дном мой кабинет и вывезли все бумаги. Бедная Лиззи перепугалась настолько, что осмелилась задать вопрос:
— Но что же скажет госпожа Вера?
Вопрос, разумеется, был бредовым — а ответ впечатляющим.
— Твою госпожу министр Тобби пристрелил. Как собаку.
Лиззи испугалась так, что незамедлительно грохнулась в обморок. И повторила этот трюк, увидев меня в гостиной.
Итак, дело Эвгара Миерхольта было закрыто, и жизнь потихоньку вернулась в спокойное русло. Несколько дней я бездельничала: спала до обеда, потом отправлялась на прогулку в парк или на выставку модного живописца, где люди с умным видом хвалили то, чего не понимают. Вечером был театр.
Потом в мой дом постучал молодой человек в инквизиторской форме — привез пять коробок с изъятыми у меня документами. Вишенкой на торте было официальное письмо из министерства, украшенное невообразимым количеством печатей. Увидев инквизицию на пороге, Лиззи попробовала снова упасть в обморок, но по пути передумала и просто скрылась на кухне. Раскланявшись с посланником, я распечатала письмо и прочла:
«Девица Вера Хасинда Анхельм, официально уведомляем вас о том, что приказом номер 223-000-143Б особой канцелярии его величества вы и ваше состояние подлежите передаче в опеку до вашего вступления в законный брак. Основание: Гражданский кодекс, статья номер 233».
Я выругалась. Все правильно, по законам Хаомы незамужняя девушка должна быть под надзором родителей либо опекуна. Вера Ланге могла поплевывать на Гражданский кодекс, а вот Вера Анхельм не могла позволить себе подобную роскошь.
Уведомление было написано ровным каллиграфическим почерком секретаря и подписано министром благочиния. Чуть ниже его подписи шли несколько карандашных строчек — буквы были острые, с резким подчеркиванием согласных:
«Дорогая Вера! Король настаивает на постоянном
