— Пусть немцы хоть лазят по вас, но вы — ни звука. Надо выиграть две-три минуты,— говорю я.

Нервное напряжение возрастало у меня с такой же быстротой, с какой приближались мотоциклисты. Я уже не дышал. И вдруг на всем ходу мотоциклисты повернули вправо к лесу, что начинался в полукилометре от их дороги.

— Лес осматривать свернули,— обернувшись, закричал мне Кривуля, а я уже прикидывал в уме, сколько времени потребуется мотоциклистам, чтобы доехать до леса, осмотреть опушку и вернуться назад.

«Две минуты»,— подсчитал я и подумал: «Еще бы одну минуту выиграть!»

Едва вражеские танки поравнялись с лесом, как мотоциклисты вынырнули из него и, обгоняя танки, понеслись в нашу сторону. «Приготовились?» — крикнул я и опять, затаив дыхание, стал следить за ними. Вот они скрылись за полотном железной дороги, мне их уже не видно. По внезапно затихшим моторам я понял, что мотоциклисты остановились. «Наблюдают,—подумал я,— но за чем?»

— Да проезжайте же, черти, скорее, ей-богу, стрелять не будем! — заговорил Никитин, все время молча наблюдавший в триплекс.

Этого было достаточно, чтобы заговорил и Гадючка.

— Гайка отошла, товарищ студент, на бога уже надеетесь?

Прислушиваясь к шуму мотоциклов, работавших на малом газу, я думал: «Со стороны переезда танки закиданы сеном хорошо, оттуда, не подойдя вплотную, не разберешь, что это, а вот со стороны хутора — плохо, бока голые».

Уже слышен был позади шум приближавшихся танков Волкова, когда мотоциклы, зарокотав на низкой передаче, показались на переезде. Передний мотоцикл скатился вниз и, удаляясь, залопотал мотором, а задний остановился почти на насыпи. Мне показалось, что я встретил в своем перископе удивленный взгляд мотоциклиста. Но мотоциклист, должно быть, ничего не заметил: набирая скорость, он помчался на хутор вслед за первым.

Через одну-две минуты фашистские танки, лязгая гусеницами и жалобно подвывая моторами, перевалили через насыпь и свернули налево — к дороге на Вербу. В тот же миг на шоссе тяжело ухнул одиночный выстрел танка Т-34, а в наушниках раздался ликующий голос подполковника Волкова:

— Круши их, товарищи! Давите гадов, мои дорогие!..

В радости я так громко прокричал команду, что, когда вражеские танки вдруг почему-то остановились, мне показалось, что они остановились оттого, что услышали мой голос. Я чуть поправил горизонтальную наводку и, выстрелив, крикнул:

— Не разевай рот, гадина!

— А то ворона влетит,— добавил Никитин, послав в пушку второй снаряд.

Кругом загрохотали выстрелы, и я увидел, как оба немецкие танка заискрились.

— Готово! Оба приехали! — смеясь, докладывает Никитин и открывает люк.

В наушники слышу раздельную, по складам, команду Волкова: «Трофим! Трофим! («Третью роту вызывает»,— догадываюсь). Обходи Вербу слева. Жми на всю железку. Давай бери следующую деревню Птыча! Черт глухой! Птыча — следующая деревня, атакуй!»

Вызываю Волкова и докладываю, что дозор уничтожен, продолжаю разведку на Вербу.

— Разведчик!— кричит он мне в ответ.— Не присматривайся и не вынюхивай — поздно, а крой в атаку на Вербу, прорывайся вперед на Дубно! Слышишь? Несись архангелом впереди, наводи порядок на шоссе. Лети, дорогой, лети!

С высотки, из-за которой появились немецкие танки, теперь, рассыпавшись цепью, летят наши БТ и Т-34. Позади них шоссе совершенно чистое — немецкие автомашины и танки сброшены с дороги; разбитые, они дымятся в поле, некоторые, пытавшиеся спастись, увязли на болотистом лугу. Затем танки Волкова скрываются за ближайшим селом, только одна длинная цепочка, обстреляв голову вражеской колонны, вильнула через гребень, ушла в обход, на село Птыча.

В наушниках слышу голос Попеля:

— Волков, вижу тебя! Вижу работу! Молодец! Тебе никто не скажет, что даром ел хлеб. Не останавливайся! На Дубно! Посылаю на помощь Мазаева.

Перед каждой атакой Микита напоминает: «Если атака, так чтобы уж не только с ветерком, но и с огнем». Сегодня на скорость жаловаться нельзя, но с огнем не везет. Во время атаки на Вербы Никитин долго не мог перезарядить пушку — гильза не выходила, и Гадючка, передразнивая Никитина, любящего выражаться точным техническим языком, ядовито спрашивал:

— Не экстрактируется, товарищ студент?

Два села — Верба и Птыча — были взяты с ходу. У села Птыча мы обогнали наши танки, потом, перемахнув через шоссе, выскочили на высоту у села Подлуже, и тут нам с Никитиным опять не повезло.

— Самолет на земле у рощи,— докладывает механик.

— Вижу! — отвечаю я и стреляю по самолету, вокруг которого суетились люди, тянули его за крылья, видимо, поворачивали.

— Разрыва не бачу,— докладывает Гадючка.

Не пойму, в чем дело, стреляю опять, и Гадючка опять иронизирует:

— Разрыва не бачу.

Земля под самолетом как будто брызжет, но разрыва действительно нет. Волнуюсь, беру прицел на нитку выше.

— А чем стреляете, заряжающий? — спрашивает вдруг Гадючка у Никитина.

Я спохватился и сообразил, что в горячке забыл дать команду «Осколочным заряжай», и ясно, что Никитин заряжал бронебойным. Поправив свою ошибку, я выстрелил третий раз. Облако разрыва, наконец, закучерявилось, но было уже поздно. Самолет, вырулив на шоссе, с короткого разбега оторвался от земли.

Гадючка буквально взвыл с досады. Виноват я, но этот хитрец по своему обыкновению все свалил на Никитина — из уважения к командиру, а стрелы-то, конечно, направлены в меня. На этот раз обошлось без перепалки — Никитин не мог защищаться, тоже из уважения к командиру.

— Ну, пропал, теперь у него второй козырь,— сказал он мне тихо.

Ему пришлось признать законным требование возмущенного механика искупить свою вину по крайней мере тремя фашистскими танками.

— Иначе шапки врозь, и конец нашей компании,— сказал Гадючка.

— Добре,—миролюбиво ответил Никитин.

Несмотря па постоянную пикировку, наша «компания» становится все дружнее, и мы уже во время боя чувствуем себя в танке, как дома.

Пока наш экипаж занимался самолетом, другие экипажи успели поджечь несколько автомашин на северной окраине Подлуже и таким образом закрыть немцам выход из села. Это оказалось вовремя, так как наши танки, которые мы обогнали под Птычей, выскочив из-за леса, уже ворвались в Подлуже. Мы поспешили к выходу из села, чтобы закупорить его прочнее, и, став за домами,