— Да не сюда, а в соседнюю комнату неси, вот еще недотепа!

— Зачем вам белье без ванны? — удивился парикмахер.

— Э! Чудак человек! Какая там ванна! Перед боем важно надеть чистое белье, а обмыться — в раю небесном обмоют,— сказал Попель, поднимаясь с кресла.

Я подошел к нему и доложил, что ищу штаб дивизии.

Узнав, что я с разведки, он стал подробно расспрашивать, где я видел немцев, где и какие встретил наши части. На прощанье сказал:

— Передай там хлопцам, нехай готовятся к большому бою!

Возвращаясь обратно, я увидел его стоящим на перекрестке дорог, там, где стоял Рябышев. Он сортировал колонну, направляя части в разные стороны, на свои участки обороны.

Сегодня у меня хороший день. По пути в штаб своей дивизии, в лесу, я наткнулся па штаб мехдивизии генерал-майора Баранова. В стройном, сухощавом, подтянутом генерал-майоре я узнал бывшего своего командира батальона по танковому училищу — полковника Баранова. Он тоже узнал меня, улыбнулся краешками сомкнутых губ и, подозвав к себе, протянул руку.

— Как чувствуете себя? — спросил он, оглядывая меня.

— Еще не как рыба в воде,— сознался я.— Много непонятного.

— Верю вам,— тепло сказал он.— Когда я молодым подпоручиком попал в 1914 году на германский фронт, мне все казалось непонятным, неразбериха какая-то, каша, думаю, пропадешь тут. Страшновато было, а потом разобрался, что к чему, и прослыл боевым офицером, с золотым Георгием познакомился.

Узнав, что я в танковой дивизии и не техникой занимаюсь, а командир, он сказал мне:

— Правильно сделали, поддерживайте честь нашего училища.

После этой встречи тепло стало на душе, как будто с отцом повидался Вспомнил все разговоры за день, подумал: посмотришь со стороны на то, что происходит, и решишь, что паника все куда-то мчатся, дороги забиты машинами, люди бродят туда-сюда, чего-то ищут, а приглядишься ближе, поговоришь с людьми и увидишь, что положение, конечно, сложное, трудное, обстановка очень неясная, но большинство относится к происходящему спокойно, как Кривуля, который уверен, что скоро все изменится.

Два обстоятельства не сулят нам ничего хорошего. Первое: вместо стойкой обороны мехкорпусов, под прикрытием которых мы должны сосредоточиться для наступления, застаем арьергарды их отходящих частей. Второе: марш и сосредоточение нашего корпуса в исходном районе происходили на виду немецких самолетов, которые беспрерывно бомбили нас до наступления темноты, и только лишь ее благодатная сень дала возможность перемешавшимся подразделениям разобраться и занять свои районы обороны.

И все-таки на душе радостное чувство: знаешь, где противник, куда он идет. Совсем не то, что раньше, когда казалось, что противник всюду.

Завтра мы будем наступать. Наконец-то начинаем воевать по-настоящему. Моя рота в горячке. Каждый экипаж копается в своем танке. Стучат кувалды, выбивая пальцы гусеницы, там затрещит мотор при пробной заводке, там воет вентилятор мотора, работающего на холостых оборотах, всюду бегают горластые техники, за которыми, как на поводу, следуют бензоцистерны.

К полуночи горячка спадает.

Мы с Кривулей сидим в танке, закрыв люки и включив боковой плафон. Кривуля бреется, стараясь разглядеть себя в узеньком металлическом зеркале смотрового прибора, в которое вмещается только четверть лица, а я ожидаю своей очереди. Бритвой Кривули пользуется несколько экипажей. После меня будут бриться Никитин и Гадючка, а пока они меняют белье, подшивают воротнички.

Кривуля требует, чтобы все подготовились к завтрашнему дню так, как подготовляются к великим праздникам.

— И зачем вы все это? — спросил я Кривулю, придерживая ремень для правки бритвы.

— А как же! — удивился он.— Бой для солдата — это, брат, праздник чести, а раз так, то на него каждый должен явиться в подобающем виде. Да, в общем, что вам рассказывать, сами знаете. А главное — очень важно и в санитарном отношении — чистое белье в случае ранения лучше, чем грязное, не заразишь рану.

Около нашей машины уже собрались танкисты, ждущие своей очереди побриться. Кривуля вспоминает о боях в Финляндии.

— Главное в атаке, чтобы ты не сунулся на противника, как на волах,— говорит он,— а чтоб машина маневрировала, бросалась из стороны в сторону, как бешеный конь. Этот маневр на открытом месте только и спасение для танка, пока не достигнешь укрытия. Но не забывай огня. Помни: бросок в сторону и огонь туда, откуда по тебе стреляет противник.

— С ходу трудно попасть с первого раза! — вздыхая, говорит Зубов.

— Неважно, что с первого не попадешь,— убеждает его Кривуля.— Когда у противника над головой один, другой снаряд просвистят, ему уже нелегко поймать тебя на прицел. Я вам скажу, до чего уж финский солдат упорный, а и то под Выборгом пушку с расчетом захватил я в плен.

Танкисты просят Кривулю рассказать, как это произошло.

— Очень просто,— говорит он.— Выскочили мы из лесу в атаку на деревню, из разваленного сарая ударила по мне пушка и промазала — недолет. Я посылаю туда снаряд, считаю в уме до десяти, как перед атакой старшина мне посоветовал, и бросаю танк вправо сорок пять градусов. Только я сманеврировал, вижу слева рикошетом второй снаряд, я — ответный, опять считаю до десяти и — маневр влево. На четвертом маневре я все-таки попал в пушку и вывел из строя весь расчет. Потом, когда я посадил раненых финнов на танк, их лейтенант говорит мне: «Только возьму па прицел, стреляю, смотрю, а танк пропадает в прицеле, надо доворачивать орудие.

Нам сам бог покровительствует». «Не бог,— говорю,— а старшина».

— Це не важно, шо вин не бог, а за такэ дило, товарищ политрук, треба на него молиться и утром и вечером,— говорит Гадючка.

— Теперь держись! — кричит мне Кривуля.— Завтра твой механик будет так швырять машину из стороны в сторону, что не найдешь, где запад и где восток.

Когда я побрился, разговор уже шел о том, что на земле с гитлеровцами завтра справимся, а вот авиация, пожалуй, даст «прикурить», как выразился Никитин.

У Кривули и тут нашелся «случай в Финляндии».

— Кто не видал «мигов»? — спрашивает он.

— Видели! — говорят все.— От «юнкерсов» только пух летит.

—