Урок четвертый. Идавёлль

Когда не хватает слов, выберите подходящее клише.

Мы ждали девять дней, разбив лагерь прямо в поле. Стояли жуткие холода; в небе больше не было солнца, и это принесло свирепую, жестокую зиму. Мороз сковал землю; дули черные ветры; клубы пепла, дыма и пыли смешивались со снежными вихрями. Высоко над нами сияла цитадель Асгарда, окруженная заревом северного сияния и магическим светом рунической защиты; Радужный мост, Биврёст, изящной дугой соединял Асгард с Мидгардом.

Глядя на такую красоту, я почти жалел, что все это нам придется разрушить. Асгард был последней, поистине прекрасной, вещью, которая еще осталась в умирающем сумрачном мире. Увы, сожалеть было поздно. Война была начата; жребий брошен; Рубикон (или, по-нашему, Гуннтра) перейден – короче, сами выберите подходящее клише.

Мы приступали к выполнению последней части плана Гулльвейг – к финальному, завершающему, великому противостоянию народов. Войско народа Льдов стояло на северном краю равнины, а войско народа Гор – на восточном. Западную оконечность поля Идавёлль все еще занимали люди – точнее, то, что еще осталось от их армии после завершения второй части плана Хейди, – оборванные, голодные, до смерти перепуганные, но упрямо защищавшие своих богов. С юга, из Железного леса, двигались отряды нашей великой армии. Десять тысяч сильных, отлично обученных бойцов растеклись по равнине, выказывая полнейшее презрение Асгарду. Среди них были демоны и тролли, волки-оборотни и ведьмы, гоблины и всевозможные эфемерные существа, люди-монстры и живые мертвецы. Я же на своем огненном корабле возглавлял флот Гулльвейг, и каждое мое судно с командой из мертвецов могло не только плавать по рекам и морям, но и странствовать между мирами. Да, в эти мгновения я упивался своей славой; я стал поистине легендарной личностью. И даже сознавая, что Гулльвейг вскоре меня предаст, что все Девять миров рухнут в бездну, что в будущем я могу надеяться лишь на вечное забвение, я был готов выйти на битву с высоко поднятой головой.

Сама Гулльвейг пока оставалась в Железном лесу, присматривая за выходом дополнительных отрядов нашего войска из царства Сна и иных, более далеких, царств. Я же дрожал от холода на поле Идавёлль в окружении концентрических светящихся кругов – факелов, жаровен и костров. Вскоре ко мне присоединился Фенрир в волчьем обличье; от него по-прежнему трудно было добиться более одного-двух слов сразу, но он прямо-таки горел возбуждением, предвкушая битву. Его друзья, волки Сколь и Хайти, были с ним неразлучны; втроем они бегали по лагерю, щелкая зубами на каждую тень и пожирая все, что попадалось им на глаза; вид у всех троих был совершенно безумный.

Не могу сказать, что мне эта компания так уж нравилась. Я и без них места себе не находил от беспокойства. Мы слишком долго ждали, и мне хотелось драться. Мне осточертело это бездействие, бесконечные обсуждения условий и стратегии. Мне хотелось ясности рукопашной схватки, безоглядности смертоубийства. Мне хотелось реальных действий. Разве это так уж плохо?

Подняв голову, я увидел на крепостных стенах Асгарда силуэты воронов Одина. После их последнего визита мне они больше не пытались со мной связаться. И мне, как ни странно, это было немного обидно, как если бы Один во второй раз меня бросил.

Я все время спрашивал себя: неужели он действительно хотел, чтобы я вернулся в Асгард? Но если это так, то почему не спросил у меня об этом сам? Зачем прислал ко мне этих глупых птиц? И почему, когда им не удалось меня убедить, он так быстро отказался от своего намерения?

Черт с ним, думал я, откупоривая очередную бутылку вина из наших уже истощившихся запасов. Впрочем, какой смысл приберегать вино на потом? Ведь конец света должен был наступить не более чем через девять дней[86]. Почему бы, в таком случае, не завершить свое существование маленькой пирушкой?

Но уже часов через десять после начала этой «пирушки», страдая от чудовищного похмелья и страшно себя жалея, я начал сокрушаться, что принял такое решение. Я, может, и был в данный момент Правителем Всех Миров, но то и дело возникавшая отрыжка и сильнейшая головная боль отнюдь не относились к списку приятных ощущений, под которым я когда-то подписывался, принимая человеческий облик. И я вдруг страшно затосковал по своей прежней, чистой, стихийной, форме, и мне захотелось к ней вернуться; а еще мне очень захотелось – безымянным, безвинным – вернуться в Хаос.

Хотя теперь на это, пожалуй, надежды не оставалось. Я был отмечен. Единственное, на что я мог надеяться, – это убить столько своих врагов, сколько смогу (и непременно, если повезет, голову Мимира!), прежде чем обратиться в языки пламени. Что же касается Хейди, то я пообещал себе: если мне удастся как-то помешать ей сдать меня Лорду Сурту, то я, пожалуй, умру почти счастливым. У меня, конечно, имелись кое-какие наброски плана действий – ничего особенного, но лучшего я в данный момент придумать был не в состоянии, – и если бы мой план сработал, то может быть, всего лишь может быть…

Однако я забегаю вперед. Все это произошло только через девять дней.

Я вышел из шатра, оставив позади круг костров, и в полном одиночестве побрел на край поля; ледяной ветер безжалостно хлестал насквозь промерзшую землю; снег был колким, как стальные иголки. Даже в своих одеждах из теплого пушистого меха я быстро замерз. Ног я почти не чувствовал, пальцы на руках посинели и скрючились, став похожими на когти воронов, воздух обжигал легкие и царапал горло – казалось, я глотаю острые осколки. По всей равнине раскинулась моя армия – орды эфемерных существ, легионы живых мертвецов, подчинявшиеся моим приказам змеи, верные мне тролли и оборотни; на реке виднелись силуэты моих кораблей, способных изрыгать черный огонь.

А в вышине надо мной сиял Асгард. Приговоренный к гибели, но исполненный презрения. И его яркая аура освещала все небо. Я вдруг подумал: а что, если Старик, сидя на своем троне, тоже смотрит на меня? И я