***
Успокоиться быстро у меня не получается. Я хожу по комнате из угла в угол и ругаю себя за все на свете. Через несколько часов я начинаю чувствовать, что скоро перегреюсь.
Поколебавшись всего несколько секунд, принимаю решение выйти на воздух. Мне просто жизненно необходимо проветриться и хоть немного охладить свою разгоряченную голову.
Выхожу из дома, стараясь не сильно скрипеть дверью. По обыкновению присаживаюсь на верхнюю ступеньку и вдыхаю свежий воздух. Уже совсем стемнело, время приближается к одиннадцати. Деревья мрачными великанами возвышаются над маленькими домишками передо мной. В воздухе витает запах сирени и чего-то еще. Все вокруг серое, неприглядное на первый вид. Везде мне мерещатся какие-то смутные тени и силуэты. Кажется, что вот-вот откуда-то выскочит какое-то мифологическое существо вроде домового или лешего.
Вздрагиваю от резкого скрипа и тут же на плечах чувствую что-то тяжелое. Нащупываю руками накинутую кем-то мне на плечи куртку.
— Успокоилась? — спрашивает меня Тихон и присаживается рядом со мной. В его голосе я слышу насмешливые интонации, но подавляю в себе вновь вскипающую злость на него и даже улыбаюсь.
— Типа того, — уклончиво отвечаю я, кутаясь в широкую куртку.
Где-то вдалеке ухнула сова. От неожиданности вздрагиваю и невольно придвигаюсь ближе к мальчишке.
— Ты чего? — удивленно спрашивает он у меня.
Поднимаю на него взгляд. Его глаза в полумраке как-то странно блестят. Как у котов.
— А тут нет диких животных? — осторожно интересуюсь я, не желая, впрочем, признаваться себе в том, что испугалась.
— Нет, — вздохнув, отвечает мальчишка. — Вообще никаких животных не осталось. У бабы Нюты была коза. Тетка сегодня решила ее к нам забрать. Пропадет ведь животинка. А ее уже немцы себе присвоили.
Невольно меня передергивает. Только сейчас я поняла, что не так с Листеневкой, и почему она мне казалась полумертвой. На улице я за все проведенные мною здесь дни не встретила ни одну собаку и даже ни одного кота.
Вспоминаю своего Джима, и сердце сразу сжимается. Джим — мой пес. Как же он меня злил иногда. Особенно когда мама заставляла вставать рано утром лишь для того, чтобы выгулять это наглое животное. А сейчас мне очень хочется его увидеть.
— О чем ты сейчас думаешь? — вдруг спрашивает меня Тихон.
Поворачиваю к нему лицо.
— О доме, — признаюсь я.
Тихон понимающе кивает головой.
— Я тоже часто о своем думаю, — говорит он.
С непониманием смотрю на мальчика. Он сидит, опустив голову, и усиленно делает вид, что смотрит себе под ноги. Но мне отчего-то кажется, что он просто не хочет, чтобы я видела его лицо.
— А твой дом разве не здесь? — удивленно спрашиваю я.
Тихон скашивает глаза в мою сторону. Вздыхает как-то слишком тяжело.
— Конечно, здесь. Я тут родился, — медленно произносит он. — Я имею в виду настоящий дом, где у меня была семья. Мой дом до войны.
Понимающе киваю. Какая же я глупая. Думаю только о своих проблемах. Слава Богу, что все мои родные живы. И, хоть я не могу их сейчас увидеть, я знаю, что с ними все в порядке. Быть может, без меня им будет даже лучше. А вот за все время, проведенное мною тут, я даже ни разу не подумала о том, как тяжело Тихону и Вере. Наверно, я действительно слишком эгоистична.
— Я помню, как мы с родителями ездили в город, — вдруг начинает рассказывать мальчишка. — У Верки был день рождения. Ей три года исполнялось. А мне тогда было двенадцать лет. И мы ездили в Москву. Ты знаешь, столица наша такая красивая! Огней много. Ты по улице идешь, а вокруг все сверкает. И на Красной площади были. Там собор такой большой, весь разноцветный.
— Собор Василия Блаженного, — машинально уточняю я.
Тихон кивает.
Задумываюсь над его словами. Интересно было бы увидеть довоенную Москву. Сравнить с Москвой двадцать первого века.
Неожиданно в голову приходит странная мысль. Сейчас моя Москва кажется мне такой чужой и далекой. Мне даже кажется, что я и жила всегда в Листеневке. А о своей прошлой жизни читала в книжках. А вдруг мне и правда все-все привиделось? И может такое быть, что ни Феликса, ни всего остального, что было у меня раньше, нет? Может быть, Лиля права, и у меня действительно контузия?
Трясу головой, пытаясь скинуть с себя наваждение. Ерунда какая-то. Надо же такое придумать! Если так и дальше дело пойдет, то у меня вполне может случиться раздвоение личности, что не есть хорошо.
— Ты запомни ту Москву, — неожиданно для самой себя говорю я. — Через семьдесят лет скажешь мне, насколько она изменилась.
Мальчишка усмехается и качает головой.
— Ишь ты, куда махнула. Семьдесят лет! Да я столько не проживу.
— Проживешь, — словно маленький упрямый ребенок убеждаю я Тихона.
Прислушиваюсь к лесным звукам. Я в лесу ночью была один раз, да и то с классом, когда в поход ходили. Родители пробовали меня на вылазку вытащить, но жизнь в палатках — это не для меня. Каждый раз я упорно отказывалась. Придумывала различные причины. Например, болит голова или температура. В конце концов, родители плюнули на эту затею и перестали даже думать об этом.
— Я часто думаю, что было бы, если бы не было войны, — прерывает мои воспоминания Тихон.
Размышляю над его фразой. Действительно есть над чем подумать. Если бы не было войны, была бы жизнь такая, какая она есть в моем времени?
— Ты знаешь… Я раньше думал, что война кончится, и все будет хорошо. А совсем недавно я вдруг понял, что война никогда не кончается. Я про другую войну сейчас, — поясняет он, наткнувшись на мой удивленный взгляд. — Война в каждом из нас. Она опаснее, чем та, которая снаружи. Тут хоть знаешь, с кем воюешь и ради чего. А в себе попробуй разберись, что не так.
Замолкаю, задумываясь над его словами. На самом деле, он прав. Иногда люди действительно проигрывают в той войне, которую не видно другим.
— Родители были бы живы, это точно, — глухо раздается справа от меня.
Вздрагиваю и смотрю в лицо Тихону. Он сидит, ссутулившись. Его фигура совсем сгорбилась, отчего мальчишка даже показался мне меньше ростом.
— Знаешь, — начинает говорить мальчишка. — Они познакомились в этом лесу. Мой отец — страстный охотник. А в то время здесь водилась всякая дичь. Охота была запрещена, но папа часто говорил: «Правила
