— Да что за галдёж в вашем ебаном стаде? Ну, сучьи вылупки… — Альфред взял из верхнего ящика стола револьвер и, опираясь на трость, поднялся с места, чтобы наподдать тем, кто нарушает дисциплину на его производстве.
Медвежьей походкой мужчина поспешил покинуть своё логово, крепко сжимая одной рукой готовую тронуть чей-то зубной состав трость, на случай, если это устроили рабочие, а второй — ствол револьвера, если это кто-то пожаловал извне. У него на многие предусмотренные случаи имелось два решения и чаще всего они были противоположны друг другу. Кладовщики всё так же трудились, не реагируя на балаган, как и несколько пекарей, а вот в другом помещении, куда ресурс отправлялся бродить, была какая-то несанкционированная руководством беготня. Совершенно внезапно навстречу еврею побежал мужчина, который гнал клокочущего и перепуганного десятком здоровых мужиков упитанного гуся. Человек упал к хозяину практически под ноги в попытках ухватить птицу, но только хлопнул руками, когда как животина побежала дальше.
— Это ещё что за нахуй? — Алфи проморгался, поставил одну руку на бок, а затем тростью указал в сторону удирающего нежданного гостя.
— Это гусь, сэр, — выдал поднимающийся и отряхивающийся работничек фабрики.
— Я вижу, что это гусь, гений. Я спрашиваю, что за нахуй здесь происходит?
— Он ниоткуда появился, — влез в разговор другой рабочий. — Здесь поблизости никто не пасёт гусей, вряд ли просто заплутал. Мы хотели поймать его и зажарить, но видит Бог, этот гад пернатый на диво изворотливый.
— Ладно, поймайте его, срубите голову, ощипайте и… — Соломонса внезапно осенило и он замолк, завис на одном месте неподвижно, а затем глуповато улыбнулся, покачал головой и воскликнул: — Ах ты ж ведьма!
Мужчина огляделся, довольствуясь ничего не понимающими взглядами, развернулся и сам же последовал в сторону, куда побежал гусь, а затем позвал за собой и помощника.
— Олли, дружочек, найди животине зерна и намости где-то в уголке соломы. И пусть не трогает его никто. Если узнаю, что кто-то на него облизнулся, зажарю этого несчастного в печи как самого жирного сраного гуся на птичьем дворе и сожру в одну морду.
========== 6. ==========
Одинокие вечера в «Риджентс» таковыми быть перестали. Самый крайний столик возле сцены, где Элизабет иногда показывалась красивой, неприступной и покачивающей ножкой в такт музыке желанной дамой теперь почти всегда занимали два человека. Алфи приходил позже неё, присаживался рядом, тихо здоровался, называя её настоящим именем, и ему уже несли на ужин всё, что гость пожелает. Она перестала говорить на него «мистер» и «Вы», только «Альфред». Они искали общие интересы, но список оказался слишком коротким. Они смеялись над несмешными шутками и вели себя как дети, пританцовывая на улицах. Они выглядели со стороны влюблёнными и так их воспринимали окружающие. Между ними не было физической близости, только мимолётные или случайные касания. Они часто о чём-то оживлённо спорили, а раз даже серьёзно поругались, затаили друг на друга множество мелких обид и не виделись какое-то время. Но, вернувшись как-то домой, Лиз нашла его спящим у своей двери в перепачканной грязью и кровью рубахе, без верхней одежды и в обнимку с пустой бутылкой рома. Алфи был настолько пьяным, что не мог проснуться, когда женщина хлопала его по щекам, только бормотал что-то нечленораздельное и снова храпел. А конец октября особым теплом не отличался. Картина, где Элизабет вместе с Греттой затаскивают этого медведя в дом, имела право называться библейской. Флэтчер не спала всю ночь, переживая, что он убил невинного человека в порыве ярости из-за их ссоры, но, связавшись с Олли, выяснила, что пал смертью храбрых гусь, который жил у них на винокурне. Алфи в буквальном смысле оторвал птице голову. Уже к утру они наладили отношения и простили друг другу все сказанные в пылу грубые слова, потому что Алфи просто сдался. А сдался он потому, что не выдержал и на секунду не замолкающую Лиз, которая добавляла его дикому похмелью особых ноток страдания. Еврей был готов на всё, чтобы она прекратила его отчитывать, и принял все удары, как мужчина.
Одним особенным вечером ноября Соломонс должен был зайти в ресторан, но задерживался больше обычного, а когда всё же пришёл, заметил очень опасную для этого заведения ситуацию. За их столиком Флэтчер находилась в компании какого-то постороннего мужчины, что самоуверенно восседал там и раскуривал при ней сигару. Соломонс едва сдержался, чтобы не зарычать по-звериному от вспышки ревности, пока глаза его наливались кровью, а вены на руках раздувались. Однако самоконтроль еврею был чужд, поэтому, выпрямив спину, он поспешным шагом направился в сторону нарушившего его границы незнакомца, грубо расталкивая прохожих на своём пути. До катастрофы оставались мгновения.
— Нет, Вы не понимаете, — хозяйка ресторана вежливо улыбалась мужчине и что-то вполне доходчиво, хоть и впустую объясняла. — Мне не важно, что отказов Вы не принимаете. Я, в самом деле, не нуждаюсь в компании и не танцую. У бара достаточно дам, которые с удовольствием проведут с Вами вечер.
— Смилуйтесь, они меркнут перед Вами. А я привык получать всё самое лучшее. Знаете, в Париже… — незнакомец хотел было начать какую-то увлекательную историю, но Соломонс оказался рядом ближе и, схватив за шиворот, вышвырнул его со стула прямиком на пол.
В «Риджентс» конфликты были таким редким явлением, что все посетители оставили свои разговоры и тарелки с изысканным ужином, любопытно уставившись на происходящее, как на самое яркое представление в их жизни. Музыканты перестали играть, повисла гробовая тишина вокруг возникшей ссоры. Элизабет поспешила вмешаться, потому что знала, что Соломонс здесь же убьёт этого человека и будет за то отвечать перед законом, если она немедленно не успокоит его вспыхнувшую голову. Даже его авторитет, власть и военные заслуги перед короной не помогут ему отделаться от перспективы попасть в петлю.
— Она сказала, что не танцует, дружочек, м? Сказала. Ты, наверное, плохо слышишь, давай-ка, — еврей достал из пальто свой револьвер и поместил в барабан пулю, — я прочищу тебе уши. У меня и средство хорошее имеется, сразу всю дрянь выбивает из головы.
— Как неловко. Кажется, измазал обувь о жидовское дерьмо. Кто впускает сюда всякий второсортный мусор?
— Чего ты там промямлил, еблан? — Алфи взвёл курок и направил оружие на наглеца.
У Соломонса вот-вот должен был лопнуть глаз,
