– Какую штуку?
– Да ворону эту проклятую. А Джек и не подумал. Сказал, что это глупость для дураков с их дурацкими страхами. И вот, нате вам!
Чашка обрушивается на стол почти с такой же силой, как у Отто, когда он чем-то возмущается.
– Мы должны были использовать все шансы, все, что нам дали. Чтоб уберечься от того, кто, – она косится в мою сторону, – или что забирает детей. Я ж не говорю, что это наверняка бы помогло. Не говорю, что ворона точно могла защитить мальчишку, но теперь… – Она допивает чай, но на этот раз ставит кружку тихо: ее возмущение сменяется, наконец, горем, – теперь мы этого не узнаем.
Моя мама тянется через стол и берет ее за руку.
– Еще не поздно, – успокаивающе бормочет она. – Мы найдем его. Лекси непременно поможет его найти.
Испустив шумный вздох, миссис Тэтчер отодвигается от стола.
– Пойду домой, – невнятно бурчит она и встает, скрипнув стулом, – Джек уже битый час выходит из себя, орет и бушует. Жаждет крови. – Она смотрит мне в глаза и качает головой. – Я тебя предупреждала. Где сейчас твой дружок? Если хоть капля мозгов у него имеется, он уже далеко от Ближней.
– Пойдем, – говорит мама. – Я тебя провожу.
И она выводит миссис Тэтчер из дому на утренний холод.
Где Коул? Его слова звучат у меня в ушах. Дождись меня. Я вернусь. У меня дрожат руки, поэтому я сжимаю их в кулаки. Мне необходимо выйти раньше, чем появится Отто и задержит меня. Нужно отправляться на поиски Коула, а потом вместе идти в лес. Я не хочу идти туда одна, даже при свете дня. Где же он? Куда спрятался? Вдруг ему нужна моя помощь?
В кухню выползает Рен, совсем сонная, но волосы уже гладко причесаны. Я глажу ее по голове – обычное дело. А она смотрит на меня так, словно я выжила из ума. Это не детский взгляд. Он полон сочувствия. Бедная, старая старшая сестра, читается в нем. Старший для ребенка все равно что старый. Я мало отличаюсь для нее от Магды или Дрески. Бедная Лекси, она сходит с ума. Верит, что тот мальчишка говорит с ветром и может спалить деревню. Верит, что детей ворует Ближняя Ведьма. И верит, что может этому помешать.
– Рен, как по-твоему, где твои друзья?
Она разглядывает меня.
– Не знаю, но они все вместе, – Рен вздыхает, скрестив руки на груди. – И их не заставляют сидеть дома.
Нагнувшись, я целую ее в лоб.
– Сегодня все равно будет холодно.
Во дворе какой-то шум, звуки перекрывают друг друга, будто карабкаются один на другой. Напряженная тишина в доме внезапно сменяется гвалтом голосов и топотом множества ног. Тут шаги и Отто, и мистера Дрейка, и мистера Тэтчера, и Тайлера, и еще нескольких человек, что пришли гурьбой. Но один голос выделяется – тихий, ровный, воздушный – он не сочетается с сухой шершавой злобой всех прочих.
Коул.
Сорвавшись со скамейки, я вылетаю во двор как раз вовремя, чтобы увидеть, как Отто прикладом дробовика толкает Коула в грудь, и тот падает на колени.
В тот же миг я чувствую порыв ветра, совсем слабый, так что почти никто больше его не замечает. Но я понимаю: он будто задохнулся от неожиданности. Я ощущаю, что в воздухе идет борьба боли и гнева. Вижу, как Коул, сжав зубы, пытается удержать равновесие. Он пробует встать, но Отто бьет кулаком – и Коул снова валится на землю. Новый порыв ветра.
– Коул! – кричу я, бросив на дядю убийственный взгляд. Я бегу к ним, но на пути встает преграда, и я в нее врезаюсь. Эта преграда из плоти и крови, со светлыми волосами и ехидной усмешкой.
Тайлер обхватывает меня ручищами, всем телом прижимается ко мне. Ветер завывает.
– Ну же, ну же, Лекси, – приговаривает Тайлер, удерживая меня, – не будь такой злюкой.
Я пытаюсь освободиться, но он силен. А ведь я помню Тайлера совсем малявкой, меньше меня ростом. Но сейчас он без труда схватил меня и держит, крепко прижав к себе.
– Ты сама виновата, что дошло до этого, – замечает дядя. – Нужно было слушаться.
– Пойдем, пойдем в дом, – говорит Тайлер, оглядываясь на Коула, лежащего на земле, поросшей редкой травой.
Коул, пошатываясь поднимается на ноги, и Тайлер тащит, почти несет меня обратно к дому.
– Отпусти, – требую я, но он только шире ухмыляется. А в глазах у него что-то такое, что еще хуже этой тошнотворной наглой ухмылки. Злоба. Ненависть. Он всегда считал мое сопротивление всего лишь игрой. Но вчера увидел меня в объятиях Коула. Он понимает, что я отвергаю не всех. Я отвергла именно его. Он крепче сжимает меня, и я стараюсь не морщиться.
Я честно предупредила, мысленно оправдываюсь и двигаю его коленом так, что оно трещит. Тайлер, задохнувшись, пятится. Коул за это время поднялся и стоит, потирая грудь. Я бегу к нему, но руки сзади снова обхватывают меня за шею, едва не задушив. Я вырываюсь, но Тайлер держит меня так, что никак не вывернуться, и, сопротивляясь, я делаю только хуже.
– Лекси, перестань. – Коул, кашляя, выпрямляется. Он не поднимает глаз ни на моего дядю, ни даже на меня, смотрит на грязь у моих ног. Ветер тоже стихает мало-помалу.
– Не дури, девочка, – грохочет дядя, тяжело опуская руку на плечо Коулу. Вначале мне кажется, что Коул не выдержит веса его лапы и снова упадет, но он стоит, не отрывая глаз от пятачка грязи.
В глазах Отто какая-то непонятная, усталая обреченность. Я представляю себе, как Мэтью трясет головой и повторяет, что Совет поступил, как посчитал нужным.
– Нам просто нужно с ним поговорить, – говорит Отто.
– Знаю я вас, – зло шиплю я в ответ.
– Он не должен был вмешиваться, – шепчет мне Тайлер, обдавая мою щеку горячим дыханием. – Мог бы дать деру, у него была возможность. Но Отто почему-то знал, что он не сбежит. Отто знал, что он вернется.
И тут, обращаясь к стоящим рядом людям, Тайлер произносит громко и отчетливо:
– Прошлой ночью я видел, как этот чужак увел ребенка в лес на восточной пустоши.
Это ложь, и всем собравшимся это известно.
– Вот видишь, Лекси, – вступает Отто, он говорит безучастно и монотонно, – Тайлер сказал, что видел его. И я его тоже видел.
– Он увел ребенка в лес, а обратно вышел один.
Они врут нагло, без зазрения совести.
– Это бред! Вы сами знаете, что видели совсем не то. Отпустите его.
Коул поднимает на меня глаза. Он вымученно улыбается.
– Со мной все будет хорошо. Кости, Лекси.
– Не смей называть ее по имени, – взвизгивает Тайлер, но Коул смотрит только на меня.
– Ты можешь все исправить, – говорит он.
А потом