Успокойся. Это в голове звучит голос отца. Будь внимательна. Не позволяй мыслям улетать, не то улетит и твоя добыча. Я упрямо встряхиваю головой и поднимаюсь на пятый, последний холм, зная, что ждет меня там. Впереди появляются деревья, тяжело приникшие к земле – как уснувшие в долине низкие облака. Я спускаюсь с холма.
В пестром от солнечных бликов дневном свете лес совсем другой. Но он нисколько не лучше ночного и ничуть не менее пугающий. Он не светится изнутри иссиня-белым светом, зато между сухих ветвей сочится другой, тусклый, сероватый. У деревьев неровные, рваные очертания, их чахлые стволики похожи на тонкие жерди. Но они лезут вверх с каким-то неистовством, они утыкали землю, точно булавки. Беспощадные и колючие. Вокруг все застыло в мертвенном оцепенении.
Медленно я направляюсь к опушке, и земля хрустит под ногами – одеяло из сухой листвы и ломкого валежника. Как только я прикасаюсь к ближайшему дереву, на ум приходят те костяные пальцы, белые и тощие, обхватившие темный ствол. Я отдергиваю руку. Не хочу даже случайно дотронуться до того же места. Не хочу оставлять следов. Я боюсь, что найду ответы на все загадки, но еще сильнее боюсь не найти ничего, и от этого страха злюсь на себя особенно. Вот то место, где стояла Ближняя Ведьма, когда показалась нам. Вдохнув поглубже и погладив рукоять отцовского ножа, я заставляю непослушные ноги двигаться, чтобы переступить границу и оказаться в ведьминой чаще.
Глава 25
Останавливаюсь, затаив дыхание, но ничего не случается, никто не выходит.
Не завывает ветер, в мире ничто не меняется, так что я, постояв, иду дальше. Вместо того, чтобы красться вдоль опушки, по краешку леса, я направляюсь прямо в середину, туда, где давеча скрылась ведьма. Облизывая пересохшие губы, я напоминаю себе, что мертвые привязаны к своим могилам все время, пока светит солнце. Смотрю вверх, сквозь полог, но определить, сколько прошло времени, невозможно. Лес поглотил внешний мир, не пропускает ни света, ни тепла извне, жадно пожирая их, так что внутрь пробиваются лишь какие-то крохи. Кажется, нет ему ни конца, ни края.
Я ищу хоть какие-то следы ребенка, но не вижу ничего, кроме опавших листьев. Заросли хоть и густые, но безжизненные, истощенные, кора хрупкая, с треском обламываются сухие сучья.
Обычно здешние леса полны живностью. Одни копошатся в лесной подстилке, другие поднимаются вверх по стволам. Вокруг всегда кто-то летает, лазает, снует. Каждая животинка издает свои звуки, наполняя лес шумом. Но здесь – никого и ничего.
И вдруг тишину пронзает хриплый крик. Ворона. Над головой кружит одинокая черная птица. А потом к ней присоединяется вторая. И третья. Все они направляются вглубь, к середине леса. Я иду следом за карканьем и черными перьями, кружу по извилистой тропе между деревьями. Ветки и плети ежевики хватают меня за плащ, царапают ноги. Я иду все быстрей, но вдруг что-то вцепляется мне в башмак, тянет, и я, как подкошенная, падаю на землю. Ногу обжигает боль, я извиваюсь, пытаюсь освободиться – безуспешно, на ноге будто все туже сжимается капкан. Это длинный извилистый корень вцепился за пряжку на моем башмаке. Сражаясь с ним, я отстегиваю кожаный ремешок и вдруг совсем рядом со своей ногой вижу это.
Наполовину смазанный мной при падении, среди мха и грязи виден след. Пять маленьких пальцев. Свод стопы. Пятка. И еще один след. Я кое-как поднимаюсь на ноги.
И еще след.
И еще.
Между этим местом и деревней следов не было, а вот сам лес ими просто переполнен. Много, очень много отпечатков детских ног.
Следы – но детей нет. И детских голосов не слышно. Я вспоминаю, как звонко вопили Эдгар и Сесилия за игрой, как, хохоча, кружилась в танце Эмили, сколько шума производил Райли, вечно натыкаясь на что-нибудь и опрокидывая вещи. Но сейчас – сейчас я только слышу время от времени карканье кружащих надо мной ворон.
Я пытаюсь было пойти по следам, но они кружат и разбегаются в разные стороны.
Пара ножек поменьше – может, Эдгар? – сонно семенят вправо, они волочатся по земле, смазывая другие следы.
Легконогая девочка мелкими танцующими шажками – отпечатались только ее пальчики, без пяток – направляется влево.
Еще одна пара ног задумчиво бредет, плавно сворачивая то влево, то вправо, словно ступает по невидимой волнистой линии.
А четвертый движется смело, свободно – так может идти маленький мальчик, который пытается показать, что он уже взрослый.
Я прохожу по каждому из четырех следов и обнаруживаю, что, хотя все дети выбрали разные тропы, в конце концов все они сошлись. Дальше следы ведут к просвету впереди, к чему-то вроде поляны. Когда я добираюсь до нее, взволнованное хлопанье крыльев заставляет меня поднять глаза. Зловещие черные птицы сидят на ветвях почти каждого полумертвого дерева, немигающие черные глаза смотрят сурово. Когти на лапах остры, как все в этом лесу.
Я перевожу взгляд вниз, на землю. Лес здесь чуть расступился, ровно настолько, чтобы уместить некое подобие могильного холма. Посреди – плотное, спутанное нагромождение веток и листвы. Здесь, на поляне все следы обрываются.
– Что это? – спрашиваю я громко, в полный голос: бывают случаи, когда стоит притвориться, что ты не один. И я представляю успокаивающий голос отца, потому что самой мне неспокойно и я растеряна.
Пусть пустошь расскажет тебе, – мерещится мне голос отца, точнее, его бледное подобие.
– Ну? – обращаюсь я на этот раз к пустоши. Вороны над головой дружно, в один голос, каркают. Я подхожу ближе, и птицы угрожающе топорщат крылья, но ни одна не покидает своего места на ветвях. То, что показалось мне горой спутанных веток, на самом деле – несколько деревьев, неуклюже растопыривших ветки, будто защищая пространство между ними.
Это похоже на домик или шалаш. Или на кокон. Я часто устраиваю себе кокон из одеяла и простыни. Но этот – весь из острых, колючих веток и полусгнившей травы. Ветвей много, кое-где они плотно прижаты друг к другу, но в других местах расходятся, оставляя прогалины достаточно большие, чтобы я могла протиснуться. Я уже заношу ногу, чтобы залезть в кокон, но изнутри навстречу мне вдруг бьет струя воздуха. Это похоже на порыв ветра, влажного и густого, с запахом самой прели.
Над головой ворона длинным черным клювом расклевывает что-то белое и гладкое. Больше всего это похоже на кость, фалангу пальца. Птица играет с ней, но роняет, предмет падает вниз, в кокон. Отскочив от одной из веток, он проваливается в холодную темную яму и, поблескивая белым, приземляется на земляную насыпь. Всмотревшись,
