– Выяснилось, что он невиновен, чародейку обманули. Донесли на него…

– На невиновных не доносят.

– Было решение суда. Дело закрыли из-за недостатка улик.

– Но дело было, а значит, был и запашок. Решения судов и приговоры произрастают из фантазий и фанаберий судейских урядников, а запашок исходит из самой сути дела. Но хватит о том, не стану тратить время на лекции по юриспруденции. В день собственной женитьбы проявлю милосердие, не отдам приказа взять его под стражу, однако ж пусть этот ведьмак тотчас сгинет с глаз моих долой. И никогда больше на глаза мне не попадается!

– Ваше королевское величество… Я обеспокоен… В порт, говорят, вошла «Ахеронтия». В этой ситуации соображения безопасности требуют обеспечить охрану… Ведьмак мог бы…

– Что – «мог бы»? Заслонить меня собственной грудью? Поразить самозванцев ведьмачьими чарами? Именно такое задание и возложил на него Эгмунд, мой любящий сын? Охранять отца и обеспечивать ему безопасность? Ступай-ка за мной, Ферран. Ха, да к дьяволу, ступай и ты, ведьмак. Кое-что покажу вам. Увидите, как я беспокоюсь о собственной безопасности и как обеспечиваю себе охрану. Поглядите. И послушаете. Может, научитесь кой-чему. И кое-что узнаете. О себе. Вперед, за мной!

Они зашагали, подгоняемые королем и окруженные верзилами в кожаных кабатах. Вошли в большой зал: здесь, под расписанным морскими волнами и чудовищами плафоном, стоял на возвышении трон, на коем Белогун и уселся. Напротив, под фреской, представлявшей стилизованную карту мира, на лавке, под охраной таких же верзил, сидели королевские сыновья. Князья Керака. Черный, словно ворон, Эгмунд и светлый, словно альбинос, Ксандер.

Белогун устроился на троне. Глядел на сыновей сверху вниз, взглядом триумфатора, пред которым коленопреклоненно молят о пощаде и милости разгромленные в битве враги. Однако на известных Геральту картинах на лицах у триумфаторов заметны были достоинство, честь, благородство и уважение к побежденным. На лице Белогуна всего этого было не сыскать. Проступала на нем исключительно едкая насмешка.

– Мой придворный шут, – проговорил король, – вчера расхворался. Понос у него. Думал я – не повезло, не будет шуток, не будет потех, не будет смеху. Я ошибался. Вон же как смешно. Того и гляди, скоро треснешь со смеху. Потому что это вы, вы оба, сыны мои, смешны. Достойны жалости, но смешны. Годами, гарантирую я вам, в постели с моей супружницей, после шуточек да любовных скачек, когда б ни вспомнили мы о вас и об этом дне, всегда будем смеяться. Потому как нет ничего смешнее глупца.

Ксандер, как нетрудно было заметить, боялся. Бегал глазами по залу и интенсивно потел. Эгмунд – напротив, не выказывал страха. Смотрел прямо в глаза отцу и отвечал иронией на иронию.

– Народная мудрость гласит: надейся на лучшее, готовься к худшему. А что может быть хуже, чем предательство родных сынов? Среди наиболее доверенных ваших споборников я разместил своих агентов. Ваши соучастники предали вас тотчас же, едва только их прижали. Ваши фактотумы и фавориты как раз бегут из города.

– Да, сыны мои. Думали вы, будто я слепой и глухой? Будто старый я, дряхлый и бестолковый? Думали, будто не вижу, что оба вы жаждете трона и короны? Что жаждете их, словно свинья – трюфелей? Свинья, как унюхает трюфеля, дуреет. От страсти, от жажды, от возбуждения и дикого аппетита. Свинья безумствует, визжит, роет, ничего окрест не замечает – только бы до трюфелей добраться. Чтобы ее отогнать, приходится лупить палкой. И вы, сыны мои, именно свиньями и оказались. Унюхали гриб, ошалели от жадности и аппетита. Но хрен вы получите, а не трюфель! А вот палки непременно отведаете. Выступили вы против меня, сыны, восстали на мои власть и персону. Здоровые же люди, что против меня выступают, обычно резко умаляются в здоровье. Это факт, подтвержденный медицинскими науками.

– В порту бросил якорь фрегат «Ахеронтия». Приплыл он сюда по моему приказу, это я нанял капитана. Суд соберется к утру, приговор огласят до полудня. А в полдень оба вы окажетесь на корабле. Его вам позволят оставить, лишь когда фрегат пройдет морской маяк в Пейкс де Мар. Что на самом деле означает: вашим новым местом обитания станет Назаир. Эббинг. Мехт. Или Нильфгаард. Или же самый предел мира и преддверье ада, если в воле вашей будет туда отправиться. Поскольку сюда, в эти края, вы не вернетесь никогда. Никогда. Если дорожите головами на своих плечах.

– Ты хочешь нас изгнать? – завыл Ксандер. – Так же, как изгнал Вираксаса? Наши имена тоже запретишь произносить при дворе?

– Вираксаса изгнал я во гневе и без приговора. Что не означает, будто не прикажу его казнить, если осмелится вернуться. Вас же двоих к изгнанию приговорит трибунал. Законно и правомочно.

– Ты так в этом уверен? А вот увидим! Увидим, что на такое бесправие скажет суд!

– Суд знает, какого приговора я жду – и ровно такой вынесет. Единомысленно и единогласно.

– Как же, единогласно! В этой стране суды независимы!

– Суды – да. А судьи – нет. Глуп ты, Ксандер. Мать твоя была дурища, глупее сапога, а ты в нее пошел. Даже это покушение наверняка не сам подстроил, все спланировал кто-то из твоих фаворитов. Но в целом-то я счастлив, что ты влез в заговор, с радостью от тебя избавлюсь. Другое дело Эгмунд, да, Эгмунд у нас ловкач. Ведьмак, нанятый для охраны отца заботливым сыном, ах, как же ловко скрывал ты это в тайне – чтобы все узнали. А потом – контактный яд. Хитрая штуковина оный яд, еду и напитки для меня пробуют, но кто бы подумал о рукояти кочерги для камина в королевской спальне? Кочерги, которой пользуюсь только я – и никому прикасаться к ней не позволяю? Умно, умно, сын. Только вот отравитель твой тебя предал, так уж оно повелось, предатели предают предателей. Отчего молчишь, Эгмунд? Нечего сказать?

Глаза Эгмунда оставались холодны, все еще не было в них ни тени страха. Совершенно не пугает его перспектива банниции, понял Геральт, не думает он об изгнании и о жизни на чужбине, не думает об «Ахеронтии», не думает о Пейкс де Мар. О чем же он думает?

– Нечего, – повторил король, – сказать тебе, сын?

– Только одно, – процедил Эгмунд. – Одну из народных мудростей, которые ты так любишь. Нет дурня большего, чем дурень старый. Припомни мои слова, отец. Когда наступит подходящее время.

– Увести их, запереть и стеречь, – приказал Белогун. – Это твое задание, Ферран, это – роль инстигатора. А теперь позвать сюда портного, гофмейстера и нотариуса, все другие – прочь! А ты, ведьмак… Научился нынче кой-чему, верно? Узнал кое-что о себе? Как минимум то, что ты – наивный фраер? Если ты это