– Нет, Бранвен, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал твердо, уверенно и решительно. – Нельзя так говорить. Печаль – вот что диктует тебе эти слова. Ибо правда то, что Тристан из Лионессе умирает, и даже если Златокудрая плывет на корабле, идущем из Тинтагеля, боюсь, она может приплыть слишком поздно. И хоть меня тоже гнетет эта мысль, я никогда не соглашусь с тем, что его легенда – единственное, что нас объединяет. Ни за что не соглашусь сейчас, когда лежу рядом с тобой, когда держу тебя в руках. В этот момент для меня нет ни Тристана, ни легенды, ни замка Карэ. Есть только мы. Ты и я.
– И я обнимаю тебя, Моргольт. Во всяком случае, так мне кажется. Но я-то знаю, что нас нет. Есть только легенда. Что с нами будет? Что ждет нас завтра? Какое решение нам придется принимать? Что с нами будет?
– Будет так, как решит судьба. Случай. Вся эта легенда, к которой мы все время так упорно возвращаемся, о которой так упорно говорим, – дело случая. Ряда случайностей. Если б не слепой рок, легенды могло бы и не быть. Тогда, в Дун-Лаогайре, ты только подумай, Бранвен, если б не слепой рок… Ведь тогда он, а не я, мог…
Я осекся, испуганный неожиданной мыслью. Пораженный словом, которое просилось на язык.
– Моргольт, – шепнула Бранвен. – Рок уже сделал с нами все, что мог. Остальное теперь не должно быть делом случая. Мы больше не подчиняемся случаю. То, что кончается, кончится и для нас. Потому что возможно…
– Что, Бранвен?
– Может, тогда, в Дун-Лаогайре…
– Бранвен?!
– Может, твоя рана была смертельна? Может, я… утонула в Море Сабрины?
– Но ведь мы живы, Бранвен!
– Ты уверен? Как мы появились на том побережье, одновременно, ты и я? Ты это помнишь? Тебе не кажется, что нас привела туда ладья без руля? Та самая, которая некогда пригнала Тристана к устью реки Лифле? Возникающая из тумана ладья из Авалона… ладья, пахнущая яблоками? Ладья, на которую нам повелели сесть, потому что легенда не может оборваться без нас, без нашего участия? Потому что именно мы, ты и я, и никто больше, должны закончить эту легенду?! А когда мы ее закончим, то вернемся на берег, там нас будет ожидать ладья без руля, и нам придется сесть в нее и уплыть, раствориться в тумане? А, Моргольт?
– Мы живем, Бранвен.
– Ты уверен?
– Я прикасаюсь к тебе. Ты существуешь. Ты лежишь в моих объятиях. Ты прекрасная, теплая, у тебя гладкая кожа. Ты пахнешь так, как пахнет сокол, сидящий у меня на перчатке, когда я возвращаюсь с охоты, а дождь шумит на листьях берез. Ты существуешь, Бранвен.
– Я прикасаюсь к тебе, Моргольт. Ты здесь. Ты теплый, и так сильно бьется твое сердце. Ты пахнешь солью. Ты существуешь.
– А значит… мы живем, Бранвен. Ты и я.
Она улыбнулась. Я не видел этого. Почувствовал по движению губ, прижавшихся к моему плечу.
Позже, глубокой ночью, лежа неподвижно, с плечом, онемевшим от тяжести ее головы, не желая спугнуть ее тревожного сна, я вслушивался в шум моря. Впервые в жизни этот шум, будто ноющий зуб, беспокоил меня, мешал, не давал уснуть. Я боялся. Я боялся моря. Я, ирландец, выросший на побережье, с колыбели освоившийся с шумом прибоя. Море шумело, а я в шуме его слышал пение затопленного Иса. Слышал приглушенный бой колоколов Лионессе, поглощенного волнами. А позже, уже во сне, видел швыряемую волнами ладью без руля, ладью с высоко задранным носом и мачтой, украшенной гирляндами цветов.
Я чувствовал аромат яблок.
– Милостивая Бранвен… – Молоденький слуга задыхался, с трудом ловил ртом воздух. – Госпожа Изольда призывает тебя в комнату сэра Тристана. Тебя и сэра Моргольта из Ольстера. Поспешите, господа.
– Что случилось? Тристан…
– Нет, господа. Не то. Но…
– Говори, мальчик.
– Корабль из Тинтагеля… Возвращается сэр Каэрдин. Прибыл гонец с полуострова. Уже видно…
– Какого цвета паруса?
– Неизвестно. Корабль слишком далеко. За мысом.
Взошло солнце.
Когда мы вошли, Изольда Белорукая стояла спиной к окну, полураскрытому, освещенному розблесками, играющими в стеклах, забранных в свинцовые рамки. Вся она светилась неестественным, туманным, отраженным светом. Тристан дышал тяжело, отрывисто, неровно. Его лицо блестело от пота. Глаза закрыты.
Изольда взглянула на нас. Лицо у нее сморщилось, его искажали две глубокие морщины, прорытые гримасой по обеим сторонам рта.
– Он едва жив, – сказала она. – Он бредит.
Бранвен указала на окно:
– Корабль…
– Слишком далеко, Бранвен. Он только-только обогнул мыс… Слишком далеко…
Бранвен взглянула на Тристана и вздохнула. Я знал, о чем она подумала.
Нет. Не знал.
Слышал.
Хотите верьте, хотите нет, я слышал их мысли. Мысли Бранвен, беспокойные и полные страха, вспененные словно морская волна в прибрежных скалах. Мысли Изольды, мягкие, дрожащие, рвущиеся и испуганные, как стиснутая в руке птица. Мысли Тристана, беспорядочные, рваные будто клочья тумана.
«Все, – думала Изольда, – все мы с тобой рядом, Тристан… Бранвен из Корнуолла – Владычица Водорослей. Моргольт из Ольстера – Решение. И я, любящая тебя, Тристан, любящая все сильнее с каждой минутой, уходящей минутой, понемногу отбирающей тебя у меня. Отбирающей у меня тебя независимо от цвета парусов корабля, который плывет к берегам Бретани. Тристан…»
«Изольда, – думал Тристан. – Изольда. Почему они не глядят в окно? Почему глядят на меня? Почему не говорят мне, какого цвета парус? Мне так необходимо это знать, ведь мне так необходимо… Сейчас, немедленно, иначе я…»
«Он уснет, – думала Бранвен. – Уснет и уже никогда не проснется. Он уже там, откуда одинаково далеко и от освещенной солнцем поверхности моря, и от зеленых водорослей, покрывающих дно. В том месте, в котором прекращают борьбу. А потом – покой. Только покой».
«Тристан, – думала Изольда, – теперь я знаю, что была с тобой счастлива. Несмотря ни на что. Несмотря на то что ты так редко называл меня по имени. Обычно ты говорил мне: «Госпожа». Ты так
