– Кому принадлежит дом?

– Венере Уайтблэк… – начал он, но тут же поправился: – То есть человеческий хозяин дома – декан Генри Джордж Лидделл.

– Дети есть? Я спрашиваю не о Венере Уайтблэк, а о декане Лидделле.

– Три дочери.

– Которую зовут Алиса?

– Среднюю.

Я украдкой перевел дыхание. Рыжик тоже. Он был уверен, что я не расспрашиваю, а экзаменую.

– Весьма обязан, сэр Рассет. Удачной охоты.

– Благодарю, ваша милость.

Он не ответил пожеланием удачной охоты. Знал легенды. Знал, какого рода охоту может означать мое появление в его мире.

Я проходил сквозь ограды, сквозь стены, оклеенные кричащими обоями в цветочек, сквозь штукатурку, сквозь мебель. Я проходил сквозь голоса, шепоты, вздохи и стенания. Я прошел через освещенную living room[112], в которой декан и деканша Лидделлы беседовали с худощавым сутуловатым брюнетом с буйной шевелюрой. Я отыскал лестницу, миновал две детские спальни, дышавшие молодым, здоровым сном. А около третьей спальни наткнулся на Стражницу.

– Я пришел с миром, – быстро сказал я, отступая перед предостерегающим шипением, клыками, когтями и яростью. – С миром!

Лежащая на пороге Венера Уайтблэк прижала уши, наградила меня очередной волной ненависти и тут же приняла классическую боевую позу.

– Осторожней, киска!

– Apage![113] – прошипела она, не меняя стойки. – Прочь! Ни один демон не переступит порога, на котором я лежу!

– Даже такой, – нетерпеливо бросил я, – который назовет тебя Диной?

Она вздрогнула.

– Уйди с дороги, – повторил я, – Дина, кошка Алисы Лидделл.

– Ваша милость? – неуверенно взглянула она на меня. – Здесь?

– Я хочу войти. Сдвинься с порога. Нет-нет, не уходи. Войди вместе со мной.

В комнатке, в соответствии с обычаями эпохи, стояло столько мебели, сколько удалось втиснуть. Стены и здесь были оклеены обоями с чудовищным цветочным мотивом. Над комодиком висела не очень удачная графика, изображающая, если верить подписи, некую мистрис Уэст в роли Дездемоны. А на кроватке лежала Алиса Лидделл без сознания, в поту и бледная как призрак. Она бредила так сильно, что в воздухе над ней я чуть ли не видел глазами воображения красные черепицы домика Зайца и слышал «Greensleeves».

– Они катались на лодке по Темзе, она, ее сестры и сэр Чарлз Лютвидж Доджсон. – Венера Уайтблэк упредила мой вопрос. – Алиса упала в воду, озябла, и у нее поднялась температура. Приходил врач, прописал разные лекарства, давали ей и из домашней аптечки. По невнимательности между лекарствами оказалась бутылочка лауданума[114]. И она ее выпила. С тех пор и лежит в таком вот состоянии.

Я задумался.

– А безответственный Чарлз, это тот мужчина с шевелюрой пианиста, что беседует с деканом Лидделлом? Проходя через гостиную, я воспринял излучаемые им мысли. Чувство вины.

– Да, это именно он. Друг дома. Преподаватель математики, но в остальном вполне приличный тип. И я не назвала бы его безответственным. Он не виноват в том, что произошло в лодке. Случай, от которого никто не застрахован.

– Он часто бывает рядом с Алисой?

– Часто. Она его любит. Он ее любит. Когда смотрит на нее, мурлычет. Придумывает и рассказывает малышке всяческие необыкновенные истории. Она это обожает.

– Ага, – пошевелил я ухом. – Необыкновенные истории. Фантазии. И лауданум. Ну, так мы на месте. Теперь понятно, откуда они растут. Впрочем, хватит об этом. Подумаем о девочке. Я желаю, чтобы она выздоровела. Да поскорее.

Кошка прищурила зеленые глаза и ощетинила усы, что у нас, котов, означает безбрежное изумление. Однако она быстро взяла себя в лапы. И смолчала. Она знала, что спрашивать о причинах моего желания было бы крупной бестактностью. Знала также, что я не ответил бы на такой вопрос. Ни один кот не отвечает на такие вопросы. Мы всегда делаем что хотим и не привыкли объясняться.

– Я желаю, – настойчиво повторил я, – чтобы болезнь покинула мисс Алису Лидделл.

Венера присела, поморгала, пошевелила ухом.

– Это ваше право, князь, – мягко сказала она. – Я… я могу только поблагодарить… за честь. Я люблю этого ребенка.

– Это не была честь. Так что не благодари, а берись за работу.

– Я? – Она чуть не подскочила от изумления. – Я должна ее лечить? Но это же обыкновенным кошкам запрещено! Я думала, что ваша милость соблаговолите сами… К тому же я не сумела бы…

– Во-первых, в мире нет обыкновенных кошек. Во-вторых, я могу нарушать любые запреты. Настоящим – нарушаю. Берись за дело.

– Но… – Венера не спускала с меня глаз, в которых вдруг появился испуг. – Но ведь… Если я вымурлыкаю из нее болезнь, тогда я…

– Да, – сказал я пренебрежительно. – Ты умрешь вместо нее.

«Ты, кажется, любишь эту девочку, – подумал я. – Так докажи свою любовь. Может быть, ты считала, что достаточно лежать у нее на коленях, мурлыкать и позволять себя гладить? Укрепляя тем самым всеобщее мнение, что кошки – лживые создания, что они привязываются не к людям, а исключительно к месту?»

Конечно, говорить такие банальности Венере Уайтблэк было ниже моего достоинства. И совершенно излишне. За мной стояло могущество авторитета. Единственного авторитета, который принимает кот. Венера тихо мяукнула, запрыгнула Алисе на грудь, принялась сильно перебирать лапками. Я слышал тихое потрескивание коготков, цепляющихся за дамасковую ткань одеяла. Отыскав нужное место, кошка улеглась и начала громко мурлыкать. Несмотря на явное отсутствие опыта, она делала это идеально. Я прямо-таки чувствовал, как с каждым мурлыком она вытягивает из больной то, что следовало вытянуть.

Разумеется, я ей не мешал. Следил за тем, чтобы не мешал никто другой. Оказалось, правильно делал.

Дверь тихо раскрылась, и в комнату вошел бледный брюнет, Чарлз Лютвидж или Лютвидж Чарлз, я запамятовал. Вошел, опустив голову, полный раскаяния и переполненный жалостью и виной. Тут же увидел лежащую на груди у Алисы Венеру Уайтблэк и сразу же решил, что есть на ком отыграться.

– Эй, ккк… кошка, – заикаясь, начал он. – Брысь! Слезай с кровати ннн… немедленно!

Он сделал два шага, глянул на кресло, на котором лежал я. И увидел меня – а может, не столько меня, сколько мою улыбку, висящую в воздухе. Не знаю, каким чудом, но увидел. И побледнел. Тряхнул головой. Протер глаза. Облизнул губы. А потом протянул ко мне руку.

– А-ну, тронь, – сказал я как можно слаще. – Только тронь меня, грубиян, и всю оставшуюся жизнь ты будешь вытирать нос протезом.

– Кккто ты тааакккой, – заикаясь, начал он. – Кккттто?

– Имя мне – легион, – равнодушно ответил я. – Для друзей я – Бредотиус, princeps potestatis aeris[115]. Я – один из тех, которые кружат, присматриваясь, quaerens quem devored[116]. На ваше счастье, охотимся мы в основном на мышей. Но на твоем месте я б не стал делать из этого поспешных и слишком далеко идущих выводов.

– Это н-н-н. – Он заикнулся, на