вперед, красивая округлая спина обращена к нему, а лица не видно. Греется перед камином в свое удовольствие. Красный отблеск лежит на одном ее боку, теплая и темная тень — на другом. Руки лениво опущены.

Неистовая дрожь сотрясла Пола, он стиснул зубы и кулаки, стараясь овладеть собой. И пошел к ней. Положил руку ей на плечо, другой рукой взял ее за подбородок, хотел поглядеть в лицо. Она вздрогнула раз, другой, а головы не подняла.

— Прости! — пробормотал он, спохватясь, что руки у него ледяные.

Она пугливо вскинула на него глаза, точно зверек, которому грозит смерть.

— У меня руки такие холодные, — пробормотал Пол.

— Мне приятно, — прошептала она и закрыла глаза.

Она сказала, и он ощутил на губах ее дыхание. Руками она обхватила его колени. Свисающий шнурок его пижамы коснулся ее, и она вздрогнула. А Пол согрелся подле камина, и дрожь утихла.

Наконец, не в силах больше так стоять, он поднял ее, и она уткнулась головой ему в плечо. Он гладил ее медленно, ласково, с бесконечной нежностью. Она прильнула к нему, стараясь спрятаться в его объятиях. Он крепко ее прижал. Тогда, наконец, она посмотрела на него, молча, умоляюще, пытаясь понять, надо ли ей стыдиться.

Глаза его были темные, глубокие, очень спокойные. Словно и сама ее красота и то, что он завладел этой красотой, ранили его и печалили. С болью смотрел он на нее, и страшно ему стало. Он ощутил свое ничтожество перед нею. Она лихорадочно целовала его глаза, один, потом другой, льнула к нему. Она отдала себя ему. Он ее крепко сжимал. То была минута счастья почти мучительного.

Она стояла, позволяя восхищаться собой и трепетать от радости. Его обожание было целительно для ее уязвленной гордости, для нее самой, делало ее счастливой. Помогло ей распрямиться, вновь обрести гордость. Слишком долго ее гордость была оскорблена. Слишком долго никто не понимал ее истинную цену. И вот она вновь излучает радость и гордость. Настал час выздоровления, признания.

Пол посмотрел на нее, он весь сиял. Они засмеялись, глядя друг на друга, и он прижал ее к груди. Часы отмеряли секунды, проходили минуты, а эти двое все стояли, тесно прижавшись друг к другу, прильнув губами к губам, точно статуя, изваянная из одной глыбы.

И опять беспокойно, жадно по ее телу зашарили, заскользили его пальцы. И одна за другой вздымались горячие волны крови. Клара положила голову ему на плечо.

— Пойдем ко мне в комнату, — прошептал Пол.

Она посмотрела на него и покачала головой, безутешно дрогнули губы, в глазах — страсть. Пол смотрел на нее в упор.

— Да! — сказал он.

Опять она покачала головой.

— Почему нет? — спросил он.

Она смотрела на него горестно, все тем же полным страсти взглядом, и опять покачала головой. Глаза Пола стали жесткими, он отступился.

Потом, уже в постели, он удивлялся, почему она отказалась прийти к нему открыто, не таясь от матери. Ведь тогда все стало бы ясно и определенно. И она могла бы провести с ним ночь, не надо было бы, как сейчас, ложиться с матерью. Странно это, непонятно. И почти сразу он уснул.

Утром он проснулся, услышав чей-то голос. Открыл глаза и увидел — на него смотрит большая, величественная миссис Рэдфорд. В руке у нее чашка чаю.

— Вы чего ж, вздумали проспать до Судного дня? — сказала она.

Он сразу рассмеялся.

— Да ведь, наверно, еще и пяти нет, — сказал он.

— Ну, хочешь — не хочешь, полвосьмого уже, — сказала она. — Вот я вам чаю принесла.

Он потер лицо, откинул со лба встрепанные волосы и встряхнулся.

— Да что ж это как поздно! — проворчал он.

Досадно стало, что его разбудили. А миссис Рэдфорд это позабавило. Из фланелевой пижамы торчала его шея, округлая, белая, совсем девичья. Он сердито взлохматил волосы.

— Что толку скрести голову, — сказала она. — Часы назад не повернешь. Ну, долго еще мне тут стоять с чашкой в руках?

— Да ну ее, чашку! — буркнул Пол.

— Надо было пораньше лечь, — сказала мамаша.

Он глянул на нее, бесстыдно засмеялся.

— Я лег раньше вас, — сказал он.

— Скажет тоже! — воскликнула она.

— Это ж надо, чтоб мне подали чай в постель! — сказал он, помешивая в чашке. — Моя мать подумала б: конченый я человек.

— Неужто она вам никогда чайку в кровать не подаст? — спросила миссис Рэдфорд.

— Ей это и в мысль не придет, все равно что на голову стать.

— Своих я всегда баловала! Потому они у меня такие дурные, — сказала мамаша.

— Вы одну только Клару и могли избаловать, — сказал он. — А мистер Рэдфорд на небесах. Так что вы и есть хуже всех.

— Я не хуже всех, только уступчивая я, — сказала она, выходя из комнаты. — Только дурная я, вот чего!

За завтраком Клара была тиха, но поглядывала на Пола как-то по-хозяйски, и это его бесконечно радовало. Мамаше он явно пришелся по душе. Он заговорил о своей живописи.

— Ну какой вам толк изводиться да надрываться, крутиться и вертеться — и все из-за этих ваших картинок? — воскликнула миссис Рэдфорд. — Хотела бы я знать, что вам от них за радость? Жили бы лучше в свое удовольствие.

— А я ж в прошлом году получил за них больше тридцати гиней.

— Да неужто! Дело серьезное, а все одно, прорва времени на это идет, зря вы это.

— И мне еще должны четыре фунта. Один обещал мне заплатить пять фунтов, если напишу его, и его супругу, и их пса, и их дом. А я вместо пса написал кур, спорить он не стал, так я уж один фунт скостил. Противная работенка, и пса я невзлюбил. Но картинка вышла неплохая. Что мне делать с этими четырьмя фунтами, когда получу?

— Здрасте! Вам лучше знать, куда свои деньги девать, — сказала миссис Рэдфорд.

— А я хочу эти четыре фунта пустить на ветер. Съездим на денек-другой к морю?

— Кто?

— Вы, Клара и я.

— Чего, на ваши деньги! — не без возмущенья воскликнула старуха.

— А почему нет?

— Гляжу я, вы живо себе шею сломаете в скачке с препятствиями, — сказала она.

— Лишь бы удовольствие получить, а денег не жалко! Поедем?

— Нет, уж это вы промеж себя договаривайтесь.

— А вы не против? — спросил Пол, дивясь и радуясь.

— Против я, нет ли, делайте как хотите, — заявила миссис Рэдфорд.

Через день-другой после того, как Пол был с Кларой в театре, он выпивал с приятелями в «Чаше пунша», когда туда вошел Доус. Муж Клары заметно полнел, вялые веки полуприкрыли карие глаза, и уже нет в его теле былой здоровой крепости. Он очень заметно сдавал. После ссоры со своей сестрой он поселился в дешевых меблированных комнатах. Любовница ушла от него к человеку, который намерен был на ней жениться. Одну ночь Доус провел в каталажке за пьяную драку, и еще он был причастен к одному весьма сомнительному пари.