Лошадь недовольно фыркнула, когда Киллиан неосторожно дёрнул поводья, и продолжила неторопливый шаг, вновь погружая всадника в задумчивость. Колум давно твердил, что стоит подумать о новой женитьбе.
— Ты слишком привязан к семье, — любил повторять он долгими летними вечерами, когда они сидели на заднем дворе церкви, потягивая виски. — И ты не можешь долго быть один, тебе это вредит.
— Лучше бы сам женился, — беззлобно подшучивал Киллиан, гоняя по рту неизменный огрызок сигары. В ответ брат только красноречиво окидывал взглядом свою одежду и косился на церковь. Сколько раз между ними происходил этот разговор? Сотню, наверное, особенно после того, как они окончательно осели в Колорадо-Спрингс. Если бы только Колум знал… Если бы только догадывался, что пришлось сделать его маленькому Киллу, если бы только знал, что он сам спустил курок и убил собственного сына…
Боль уже не была такой острой, но всё равно пронзала, заставляя стиснуть зубы и зажмуриться. Об этом не знал никто. Когда на ферму приехали соседи, он уже похоронил свою семью под высоким раскидистым кедром, росшем на окраине их участка. Разгром, учиненный индейцами, не требовал объяснений. А вскоре и сам вдовец исчез из Мэна, присоединился к брату, что служил в армии. И долгие годы пытался забыть обо всём, вытравить не только воспоминания о смертях, но и о счастье тоже, потому что эти мысли были в сто крат больнее. Мысли о том, что потерял навсегда…
А теперь эта Коули. Смотрит исподлобья, как на белое отребье, морщит аристократический носик и поджимает губы. Поначалу хотелось поставить её на место. Осадить, чтобы вспомнила, что она не в Бостон приехала, чтобы здесь ходить, брезгливо приподнимая юбки. Но потом… Когда он встретил её утром, после ночи в салуне, в душе шевельнулась жалость. Выглядела изящная южанка уже не так изящно. И под глазами залегли синие тени. А после, когда увидел её в лохани, эта бледная кожа, округлые плечи и колени, торчащие из воды, обещающие большее, то, что скрыто под тонким слоем пены… Тогда в чреслах шевельнулось вполне определённое желание, и Киллиан не был святым, чтобы не признать, будто это желание было греховным.
А потом эта затея с попыткой заработать лёгких деньжат… Они думали, что наткнутся на навахо, кто знал, что в том лагере стояли шайенны? Из их отряда уцелел только Киллиан, и тому повезло, потому что свалился в кусты и откатился в узкую щель, затаившись. А потом весь день пробирался к дому, под вечер обессилев настолько, что забыл об Алексис напрочь. Впрочем, стоило признать: если бы не она, его, возможно, уже не было бы в живых.
И этот поцелуй был ни чем иным, как просто благодарностью за спасение жизни. Не более. Так думал Киллиан, подъезжая к церкви. Не глядя на распятие над дверью, он повёл лошадь к дому, чувствуя, как наваливается слабость — всё-таки долгие поездки пока были ему противопоказаны. Колум вышел на шум, когда Киллиан буквально сполз на землю, размашистыми движениями пытаясь привязать поводья.
— Что случилось, если ты набрался до вечера? — досадливо вздохнул Колум, спускаясь с крыльца и подходя к брату. Тот пошатнулся и буквально завалился на него, заставляя обхватить покрепче.
— Ты знал, что индейцы чертовски криворукие стрелки? — прохрипел Киллиан, пытаясь не потерять сознание.
* * *Алексис честно пыталась забыть. Заполняла дни заботами в школе и действительно на время отвлекалась. Работа ей нравилась. Алексис всегда любила детей, а маленькие жители Колорадо-Спрингс оказались любознательными и истосковавшимися по знаниям. После школы, когда проверенные работы откладывались в сторону, Алексис шла в кафе или в бакалейную лавку, по дороге перебрасываясь парой-тройкой слов с жителями, к которым постепенно начала привыкать и которые уже не смотрели так недоверчиво при каждой встрече, всё чаще дружелюбно улыбаясь. Только Алексис ничего не могла с собой поделать, ища в каждом прохожем знакомую небрежную фигуру, в каждом взгляде — прищур бледно-голубых глаз.
А вечерами, когда темный лес обступал, оживая и наполняясь звуками, мысли возвращались к тому разу, когда она нашла Киллиана в амбаре, и Алексис снова и снова вскакивала, заслышав шорох. И разочарованно ложилась обратно, обнаруживая, что это всего лишь еноты.
Алексис не могла сказать, что это был единственный украденный у неё поцелуй. Нет, её целовали на балах и срывали тайком поцелуи на пикниках. Были и те влажные, жадные поцелуи, которые она мечтала забыть навсегда. Но поцелуй Киллиана заставил снова почувствовать себя живой, и этого Алексис забыть никак не могла. Он по-прежнему казался ей возмутительным типом с полным отсутствием манер, но что-то дрогнуло, приоткрыв завесу любящего мужчины, и тот взгляд, наполненный нежностью, тоже не желал выходить из головы. Как и голос. Пусть слова и не предназначались ей, но он эхом отдавался в голове.
Киллиан МакРайан принёс смятение в и без того смятённую душу, вызывая неоднозначные, слишком противоречивые эмоции. Почти неделя миновала с того дня, как он уехал. Лошадка появилась в амбаре на следующий день, видимо, её вернули ночью. «Мог бы хотя бы дать знать, что всё в порядке!» — с недовольством думала Алексис, сидя на крыльце и наблюдая, как солнце становится всё темнее, из ярко-жёлтого превращаясь в насыщенный оранжевый диск. Небо бледнело, полосами расходясь к горизонту, и над головой уже начинала появляться глубокая бархатная синева.
«Возмутительно!» — снова подумала она, раздражённо сметая крошки печенья с коленей. — «Я потратила на него столько сил и не заслужила простого: Всё в порядке, миссис Коули!»
Фыркнув, Алексис со стуком поставила кружку на ступеньку и поднялась, потирая затёкшую спину. Больше всего на свете ей не хотелось признаваться самой себе, что просто хочется увидеть Киллиана. Пусть даже издалека, главное, убедиться, что он жив и здоров. И ничего больше.
В воскресенье Алексис была полна решимости выспросить как можно больше у отца Колума, который, казалось, тоже всю неделю старательно её избегал. Нет, он не скрывался и всякий раз широко улыбался, приподнимая
