— Чему тут завидовать? — вырвалось у Алексис с горечью. — Тому, что ничего нет: ни дома, ни семьи, ни денег, ни вещей?

— Тому, что было, — веско заметил Киллиан, впиваясь в её лицо внимательным взглядом. — Вы росли в роскоши, не зная труда. Ваши руки, даже невзирая на то, что вы вынуждены работать, всё ещё мягкие и нежные, — при этих словах Алексис сжала их в кулаки, убирая под стол, — ваша кожа гладкая, не испещрена морщинами, а ведь в городе найдутся женщины, что моложе вас, а выглядят старше. Ваша спина не сгорблена, вы смотрите на мир свысока, словно заявляя, что вы стоите на несколько ступеней выше окружающих…

— Неправда! — возмутилась Алексис. — Неправда, мистер МакРайан! Я работала в госпитале с первых же месяцев, когда мой штат вступил в войну! И там, смею вас заверить, я не только зашивала раны. Я таскала раненых, помогала во время операций, несколько раз мне лично пришлось ампутировать конечности! Вы когда-нибудь резали ногу живому человеку, мистер МакРайан? А руку? После войны я работала гувернанткой, не самый тяжелый труд, скажете вы, но и там я от души вкусила все прелести того, что принадлежу к проигравшей стороне! Нет морщин, скажите вы? Это ли показатель того, что на сердце нет шрамов, а душа всё ещё юна? И я ни на кого здесь не смотрю свысока, — последние слова она проговорила дрожащим голосом, держась из последних сил, — я лишь не могу заставить себя смотреть спокойно на тех, кто лишил меня моей жизни — на солдат!..

Подскочив со стула, Алексис вылетела на крыльцо, хлопнув дверью, и поспешила обойти дом, опускаясь на скамейку на заднем дворе. В чём-то, возможно, Киллиан был прав — она выделялась среди местных женщин, как павлин в стае уток, но разве это была её вина? Алексис отчаянно хотела жить дальше, и, может, не стоило менять свою жизнь так круто, может, стоило остаться на Юге. Уехать в Атланту или Новый Орлеан. Там хотя бы подобных ей было достаточно, чтобы не казаться чужой. Но слухи, увы, страшная вещь, а Юг — по сути большой муравейник, в котором все всех знают. Она пыталась после Ричмонда жить в Чарльстоне, и в итоге попытка закончилась побегом сюда.

Прерывисто вздохнув, Алексис собралась было подняться, когда мимо прошёл Киллиан, пересёк двор, не обратив на неё внимания, или же сделав вид, что её здесь нет, и скрылся в амбаре. Желание и дальше жалеть себя моментально прошло. Вздёрнув подбородок, Алексис вернулась в дом и принялась за уборку. Спустя несколько минут за дверью послышалось ржание, пришлось выйти — всё-таки позволить ему уехать вот так, не сказав ни слова, было бы слишком невежливо. Тем более, для южанки.

Алексис вышла на крыльцо, отмечая, что постепенно светлеет, и в разрывах облаков уже мелькает голубое небо. Киллиан вёл её кобылу на поводу, старательно скрывая отвращение, которое ему внушала эта хилая лошадёнка. Он подошёл к крыльцу, перекинул перевязь через перила и тяжело поднялся по ступенькам, держа в руках шляпу.

— Я должен извиниться за резкость, — нехотя произнёс Киллиан. Было видно, что слова извинения даются ему через силу. — Я сказал, не подумав, и оскорбил вас.

— Неправда, — покачала головой Алексис. — Вы и впрямь думаете именно так. Спасибо за честность.

Они замолчали, думая каждый о своём. Потом Киллиан кивнул сам себе, словно соглашаясь с чем-то, и решительно проговорил:

— Спасибо за то, что заштопали. У вас лёгкая рука.

— Надеюсь, вы больше не будете ловить пули плечами, — слабо улыбнулась Алексис.

Киллиан усмехнулся и вдруг, резко наклонившись, поцеловал её. Опешив, Алексис застыла, позволяя его жестким губам сминать её губы, в то время как горячая рука легла на талию, прижимая к себе. Он впивался в неё решительно, крепко, лишая воздуха, заставляя голову кружиться, а сердце сходить с ума, бешено колотясь о грудную клетку. По телу разлилось тепло, от затылка до кончиков пальцев на ногах, и Алексис почувствовала, как слабеет, почти желает ответить, поддаться. Собрав всю волю в кулак, она резко оттолкнула Киллиана от себя и, замахнувшись, отвесила звонкую пощёчину.

— Что вы себе позволяете?! — выкрикнула она, тяжело дыша. Щёки пламенели, волосы растрепались, окружая голову светлым ореолом, а приоткрытые губы ярко алели, вызывая желание снова припасть к ним.

— Говорю вам спасибо, — небрежно пожал плечом Киллиан.

— Убирайтесь! — прошипела Алексис, делая шаг вперёд и вынуждая его спуститься с лестницы. — Неужели вы решили, что я… что со мной… Неужели я произвожу впечатление особы, которая…

Она задохнулась от возмущения, не в силах даже озвучить пришедшие на ум сравнения. Киллиан уже был в седле, и теперь смотрел на неё внимательно, словно впитывал каждую чёрточку разгневанного образа.

— Приношу извинения, если обидел вас, — произнёс он наконец, хотя в голосе его не было и капли раскаяния. Напротив, в глазах плясали искры веселья, сводя на нет все попытки извиниться.

— Да вы уедете наконец?! — взвизгнула Алексис, чуть подпрыгнув на месте. Киллиан не удержался, широко улыбнулся и приложил два пальца к полям шляпы.

— Мэм.

Лошадь коротко заржала и, повинуясь руке всадника, развернулась и потрусила по дорожке, разбрасывая комья жирной чёрной земли. Алексис стояла и следила, пока Киллиан не скрылся за поворотом. Потом медленно пошатнулась и тяжело оперлась о перила на крыльце. Её до сих пор трясло, мелкой противной дрожью. Внутри бурлило возмущение. На Киллиана, что решил, будто может так с ней обращаться; на себя за то, что позволила ему так думать. Губы пульсировали, а кожа вокруг горела, поцарапанная колючей щетиной. Алексис медленно поднесла к ним руку и провела пальцами, словно надеялась стереть поцелуй, который клеймом отпечатался в голове