Он наслаждался этим желанием, и каждый раз наслаждался победой над ним.
Медленно начал подниматься по лестнице, сосредоточившись на окружающих звуках. Не задумываясь куда поставить ногу, словно бы и не глядя на ступеньки, но при этом ни разу не оступился и не нашумел. Ноги сами вставали в нужное место. Не наступить в подозрительное рыжее пятно — неприятно иметь грязную, или вонючую обувь. Не задеть пустую смятую банку — в этом подъезде живут свиньи. Где живут — там и срут. Хорошо, что он приехал в этот город, здесь давно пора навести порядок. Не коснуться распахнутой двери квартиры на втором этаже. Было интересно что там, внутри, но он слышал движение где-то наверху, а потому, стремился туда.
Остановился, когда до источника шума оставалось всего два пролёта. Отсюда были хорошо слышны голоса: старческий, девичий, мужской, и ещё, неожиданно появился детский, звонкий голосок, принадлежащей девочке.
Из было слишком много. Ни на миг не задержавшись и не задумавшись, мгновенно приняв решение, он развернулся и пошёл вниз. Обычный человек так, наверное, не смог бы, он бы обязательно постоял, пусть несколько секунд, прислушиваясь и обдумывая сложившуюся ситуацию. Этот мужчина не знал промедлений и лишних задержек. Только что он поднимался наверх, и тут же развернувшись идёт вниз. Там есть приоткрытая дверь, самое время посмотреть, что за нею, вдруг будет интересно?
Шесть человек, объединённые случаем и необходимостью в группу, шли по городу. Своему городу, который за одну ночь неожиданно преобразился, приобрёл новые черты, стал опасным, словно бы чужим. Тут и там глаз натыкался на новые детали, появившиеся за последние сутки. Вполне безобидные как например: обронённая мужская сумка, из её бокового кармашка торчит нечто красное, кружевное; раскопанная клумба — кто-то задался целью то ли съесть, то ли просто растоптать росшие здесь цветы. А ещё, были другие детали, от которых не сразу удавалось оторвать взгляд. Вот ряд оконных рам: первая выбита несомненно из дома, вторая со стороны улицы, третья опять изнутри, а далее идёт сплошной пролом в стене, обнажающий обстановку обычных жилых квартир. И если задуматься о силе, которая требовалась для вот такого разрушения толстой кирпичной стены, то хочется не то что бежать назад, в музей, а вовсе прыгнуть в ближайшую машину и топить газу что есть сил, выбираясь из города.
Кстати, по поводу машин…
Их было много. И тоже не все целые, попадались с вмятыми внутрь элементами: дверями, лобовыми стёклами, крыльями. Будто здесь провели некий чудной праздник, вроде бега быков в Дании, или испанского энсьерро. Поначалу на такие автомобили таращили глаза, указывали пальцами, а затем привыкли, потому что расступающаяся серая пелена открывала всё новый и новый повреждённый транспорт, да и других, не менее интересных деталей хватало. Некоторые они осматривали, пусть на бегу, спеша подёргать за ручку, заглянуть в кабину. Требовалось хотя бы два-три исправных авто, чтобы доставить припасы людям, после чего, на одной из машин планировали выбраться из города, но пока не везло — всё встреченное как назло оказывалось либо заперто, либо без ключей. Потом начали встречаться тела, и на детали интерьера больше не смотрели. Люди. Женщины, мужчины. Старые, молодые. Погрызенные, переломанные, точно попавшие под самосвал, и совершенно целые с виду, у которых они вообще не смогли определить причину смерти. Не так много, как втайне опасался Василий Степанович, но всё же немало: десятки, сотни. Сколько это будет в масштабах города, страшно было представить. Почему-то не попадались трупов зверей, и это тоже было непонятно. Куда они то подевались? А уж в то, что их вообще не было и вовсе не верилось.
Сам Василий Степанович в осмотре машин и прочих встреченных диковин не участвовал, переставлял ноги механически, точно заведённая игрушка, держался впереди всех, но едва-едва осознавал это, лишь рассеянно водил взглядом по окрестностям, мучимый болью, которая так нежданно пришла к нему и поселилась где-то в основании черепа. Что-ж за возраст, — болячки выскакивают в самый неподходящий момент. Запахи, всё такие же неприятные, но уже почти привычные, то усиливались, то ослабевали, негромкий перестук каблуков по асфальту отдавался в голове, он словно пульсировал в такт мигрени, заставлял морщиться.
Василий Степанович шёл по улице и не узнавал родного города. Он помнил дни, когда здесь не было многоэтажек, не было парка и супермаркетов, а раскинулся огромный дачный массив, в одном из переулков которого затерялся музей-усадьба. Тогда к музею вела выгнувшаяся дугой улица, а единственным указателем служила незаметная деревянная табличка, прибитая к забору одного из домов.
При нём город рос, развивался, отстраивался, тянулся ввысь и раздавался вширь. Менялись применяемые строительные материалы, менялся стиль построек, дачи ушли, уступив место жилым домам, перекраивалась карта, столовые и пельменные, популярные в СССР, превратились в кафе и комбинаты общественного питания, вытесненные в свою очередь фастфудами и ресторанами.
Вот и сейчас они проходили мимо разноцветной вывески, с изображением огромного жизнерадостного куска пиццы. Чему он радуется, тому, что сейчас его съедят? Почти пришли, супермаркет, к которому они направлялись, находился в следующем здании.
Группа завернула за угол, выходя на широкий проспект, и тут впервые повстречала живое существо. На асфальте застыло некое подобие собаки, с треугольными ушами, непривычной формы мордой, короткой шерстью, бесхвостое, сидело, вполне по собачьи опустив зад на землю. Шедший впереди и погружённый в головную боль Василий Степанович едва не наступил на неё, частично скрытую серым плотным клубом, в самый последний момент отпрянул, оттолкнув кого-то стоящего за спиной, и от этого резкого движения, а может от выброса адреналина в кровь, в голове неожиданно немного прояснилось, стало легче.
Стоило людям вынестись, иначе скорость их передвижения не назовёшь, из-за поворота, как псевдопёс упруго поднялся, забегал глазами по лицам, изучая пришедших. Потом его треугольные уши скакнули, встав торчком на непривычное место: по бокам морды. Не иначе ангел-хранитель в этот день шёл с группой приглядывая за ними. Старик и сам не смог бы объяснить, что подвигло его поднять левую руку, с зажатой в ней авоськой, к лицу. Сам себе он позже говорил, что хотел почесать ноющую болью голову.
Старенькая сетчатая сумка, в простонародье называемая авоской, на самом деле очень удобна, хотя бы тем, что она никогда не выглядит помятой, её, в отличии от целофановых пакетов, не требуется в каждом магазине покупать заново, а убранная в карман, она занимает очень
