Некоторое время я потрясенно молчал, а затем сказал Вайрду:
– Huarbodáu mith gawaírthja. Орел заслужил, чтобы его похоронили как героя.
– Похороны – это для прирученных живых существ, – проворчал он, – вроде воинов, женщин и христиан. Нет, лучше оставь его муравьям и жукам. Мясо орла жесткое и невкусное, поэтому хищники не станут есть его и не заразятся. А насекомые превратят juika-bloth в компост, и твой друг продолжит жить после смерти.
– Не понял. Каким же образом?
– Ну, например, как цветок. В свое время он сможет накормить бабочку, а та жаворонка, а жаворонок станет пищей для другого орла.
Я усмехнулся:
– Едва ли это способ попасть на небеса.
– Это гораздо лучше: умерев, дать новую жизнь и красоту для этой земли. Не многие из нас готовы так поступить. Оставь своего друга здесь. Atgadjats!
* * *Когда Вайрд наконец объявил, что у нас достаточно шкур и что в любом случае нет смысла охотиться дальше, поскольку звери вовсю линяют, уже наступило лето. С верховьев какой-то речки, на берегу которой мы тогда находились, мы пошли вниз по ее течению и вышли из леса к озеру Бригантинус. Я наконец как следует рассмотрел безбрежное водное пространство, какого не видел никогда в жизни. Вайрд рассказал мне, сколько римских миль оно составляет в длину и ширину, а также объяснил, что в самом глубоком месте сто пятьдесят человек, стоя на плечах друг у друга, не достигнут поверхности озера. Но мне не требовались цифры, чтобы осознать, насколько оно огромно. Уже одного того, что я не могу увидеть противоположный берег Бригантинуса в самом узком его месте, было вполне достаточно, чтобы поразить уроженца долины.
И тем не менее это озеро не слишком мне понравилось. Поскольку рядом нет никаких гор, чтобы защитить его, малейший ветерок заставляет гладь покрываться рябью, а уж в настоящий шторм Бригантинус страшно бурлит, кипит и волнуется. Даже в солнечный спокойный день, когда на его водах виднеются точки многочисленных маленьких рыбачьих лодочек – tomi, или челноков, как называют их рыбаки, – Бригантинус покрыт сероватым туманом и кажется какой-то мрачной пустотой. Правда, окрестности его, насколько я могу судить, выглядят более весело: повсюду на побережье полно опрятных садов, виноградников и цветников с разноцветными душистыми цветами.
Констанция не такой большой город, как Везонтио. В отличие от него, она не расположена на холме и там нет большого собора, а единственный пейзаж, которым можно любоваться, – это вид на мрачный Бригантинус. Но, с другой стороны, Констанция весьма напоминает Везонтио: прибрежный город на пересечении торговых путей. Большинство местных жителей – потомки швейцарцев. Когда-то это были люди воинственные и любящие путешествовать, но они давным-давно перешли к оседлому образу жизни, стали римскими гражданами. Их потомки теперь мирно процветают, разводя скот для нынешних кочевников, торговцев, погонщиков, миссионеров и даже солдат чужих армий, проходящих маршем туда и обратно, чтобы повоевать. Говорят, что швейцарцы, сделав нейтралитет своей профессией, получают от войн больше, чем любые победители.
Поскольку Констанция стоит на пересечении стольких крупных римских дорог, здесь всегда очень много приезжих из всех провинций и уголков империи. Однако местные жители, кажется, научились общаться почти на всех языках. Все здесь делается для удобства гостей. Похоже, каждое здание в городе, если только это не место, где покупают, продают или хранят товары, является hospitium[109], или deversorium[110] (надо же обеспечить приезжих временным жильем), или термами, где гости могут искупаться и освежиться, или таверной, где их накормят, или же lupanar[111] для удовлетворения их плотских желаний. Я так и не понял, где же спят, едят, купаются или совокупляются сами швейцарцы, потому спросил у Вайрда, делают ли они это вообще.
– Да, но уединившись, – ответил он. – Всегда уединившись. Они так много времени проводят, занимаясь сводничеством, что высоко ценят уединение. Но швейцарцы даже любовью занимаются так, словно они занимаются делами. Все это обязательно происходит после наступления ночи, в темноте, под покрывалом и только в одной неизменной позе. Кроме того, что швейцарцы добропорядочные римские граждане, они еще и добрые католики. Поэтому-то они и совокупляются исключительно ради произведения потомства, и никогда для того, чтобы восстановить физические и душевные силы. Кстати, считается, что приличная женщина, когда занимается этим, не должна раздеваться донага. Она всегда остается хотя бы в нижней рубахе.
– Но почему? – изумился я.
Вайрд фыркнул:
– Не будучи сам швейцарцем, добрым христианином или приличной женщиной, я даже не представляю почему. А теперь пошли, мальчишка. Мы заработали право вкусить немного роскоши. Я знаю здесь один уютный постоялый двор, и я даже сниму для нас по отдельной комнате. Затем, после того как разгрузим и устроим лошадей, мы пойдем в лучшую купальню в Констанции. А потом заглянем в таверну, которая еще ни разу меня не разочаровала.
Постоялый двор и впрямь был хорошо обустроен и прекрасно содержался. Нам выделили целых три комнаты: каждому по отдельной и еще одну для хранения шкур. Снова у меня была кровать, которая стояла на полу на ножках, а еще шкаф и сундук для хранения личных вещей и своя собственная умывальня. Общественная конюшня здесь оказалась такой же чистой, как и помещения для людей, да еще вдобавок в каждом стойле имелась для компании маленькая козочка, чтобы не дать лошади заскучать.
– В лесу, мальчишка, мы были охотниками, – сказал Вайрд, когда мы после продолжительного, приятного и неспешного купания покинули термы. – Теперь мы – торговцы. Таверну, в которую я поведу тебя, очень любят странствующие торговцы вроде нас.
Там мы тоже провели достаточно времени, поскольку смаковали жареную белую рыбу из Бригантинуса и пили крепкое местное вино. Множество других завсегдатаев приходили и уходили, пока мы сидели там, и Вайрд рассказывал мне о тех торговцах, чье происхождение я не мог определить сам. Поскольку раньше я видел только представителей германских народов, то смог распознать лишь бургундов, франков, вандалов, гепидов и свевов, даже если они были одеты, говорили и выглядели похоже. Я сумел также угадать иудеев в троих сидевших рядышком мужчинах и определить, что несколько посетителей с плутоватыми глазами, севшие как можно дальше друг от друга, были сирийцами. Но остальные были мне незнакомы.
– Видишь вон того плохо одетого мужчину в углу? – сказал Вайрд. – Судя по тому, как он заказал еду, это ругий
