– Нет, честно говоря, я не совсем понимаю, – перебил его Вайрд. – Прости меня, Калидий, за то, что разбережу твои старые раны. Но я помню, что, когда твой сын Юниус пал в битве на Каталаунских полях, ты приказал всем остальным не оплакивать его. Смерть одного воина, сказал ты, не такая уж потеря для армии. А это как-никак был твой родной сын. Почему же теперь из-за какой-то безрассудной женщины и ее злополучного мальчишки, даже если его и назвали в твою честь…
– Виридус, вообще-то, у меня есть еще один сын, младший брат Юниуса. Он служит здесь под моим командованием.
– Знаю. Помощник центуриона Фабиус. Славный парень.
– Так вот, эта безрассудная Плацидия – его жена и моя невестка. А ее маленький сынишка и тот ребенок, которого она носит под сердцем, мои единственные внуки. Если только они живы… нет, они должны быть живы, потому что они последние в нашем роду.
– Теперь понимаю, – пробормотал Вайрд, который сразу сделался таким же мрачным, как и легат. – Фабиус, должно быть, сразу же бросился на их поиски, навстречу собственной смерти.
– Он бы так и сделал. Но я хитростью запер сына в караульном помещении, прежде чем он узнал, что его жену и сына похитили. Поняв, что его обманули, Фабиус взбесился и зол теперь на меня не меньше, чем на гуннов.
– Не хочу показаться бессердечным, но я хорошо знаю, что мужчина может пережить потерю жены – возможно, со временем даже забыть ее, – по крайней мере такую, как Плацидия, полагаю, вполне можно забыть. Фабиус молод, есть много других женщин, в том числе и более спокойных и рассудительных. Ну а дети… О, этот товар проще всего произвести на свет. Твой род не вымрет, Калидий, – утешил его Вайрд.
Легат вздохнул:
– Точно так же и я говорил сыну. И я рад от всей души, что между нами были железные прутья. Нет, Виридус, уж не знаю, по какой причине, но Фабиус буквально одурманен этой женщиной: он обожает маленького Калидия, он страстно мечтает о втором ребенке. Только представь, бедняга поклялся, что если они погибнут, то он при первой же возможности бросится на меч. И Фабиус сделает это – он сын своего отца. Я должен любой ценой освободить заложников.
– Ты имеешь в виду, я должен, – сердито сказал Вайрд. – Но почему ты веришь гунну, когда он говорит, что пленники до сих пор живы?
– Каждый раз он привозит доказательство. – Легат снова вздохнул, порылся в кармане плаща и извлек два каких-то маленьких предмета и вручил их Вайрду. – Каждый раз один из пальцев Плацидии.
Я отвернулся, поскольку меня отчаянно замутило. Пока Вайрд изучал доказательства, легат продолжил:
– И всякий раз, когда гунн приезжал, я лично отрезал два пальца у злосчастного раба, заключенного в pistrinum. Если переговоры почему-либо затянутся, ему придется толкать жернов локтями.
– Это указательные пальцы, – пробормотал Вайрд. – Вот этот гунн привез первым, да? А вот этот уже во второй раз. Этот палец еще недавно был живым. Отлично, я согласен. Женщина, по крайней мере два дня тому назад, была жива. Калидий, пусть этого раба притащат сюда – и немедленно, – пока ты не отрезал ему язык.
Легат громко позвал Пациуса. Signifer тут же появился в проеме дальней двери и сразу же снова исчез, когда получил приказ.
– Есть у гуннов одна особенность, – сказал Вайрд, пока мы ждали, – они удивительно нетерпеливы. Их банда, может, и сидела в засаде на окраине города, надеясь схватить кого-нибудь. Но они не стали бы ждать слишком долго, если бы не знали наверняка, что их добычей окажутся близкие родственники самого легата, которых они смогут сделать заложниками в борьбе против мягкосердечного clarissimus Калидия. Уж поверь мне, кто-то обо всем предупредил их заранее. И по-моему, это весьма подозрительно, что один из пяти рабов, сопровождавших Плацидию и мальчика, столь волшебным образом сбежал, оставшись невредимым.
– Благодарение Митре, – выдохнул легат, – что я еще не убил его.
Когда Пациус вернулся, за ним следовали два стражника, которые волокли раба. Крепкий и светлокожий, он выглядел испуганным и дрожал. Из одежды только набедренная повязка да грязные окровавленные тряпицы, которыми были перевязаны обе его руки. Когда этого человека, поддерживая, поставили перед нами, руки легата задергались, словно он с трудом сдерживался, чтобы не схватить раба за горло.
Однако Вайрд очень спокойно обратился к рабу на старом наречии:
– Tetzte, ik kann alls, – что означает: «Негодяй, я все знаю». А затем добавил: – Тебе остается только подтвердить, и я обещаю, тебя освободят из pistrinum.
Когда Вайрд перевел это на латынь, легат издал было слабый возглас протеста, но старый охотник жестом заставил его замолчать и продолжил:
– С другой стороны, tetzte, если ты не признаешься, то я устрою тебе такую жизнь, что ты будешь мечтать о том, чтобы попасть обратно в яму.
– Kunnáith, niu? – прохрипел раб. – Неужели ты знаешь?
– Да, – самодовольно произнес Вайрд, словно и вправду все знал. Он продолжил переводить свои слова и слова раба на латынь, чтобы понял легат. – Я знаю, как ты впервые встретил гунна, скрывавшегося в пригороде Базилии. Это было в тот день, когда ты предварительно посетил кузницу. Я знаю, как ты условился с заговорщиками-гуннами, чтобы они ждали, когда госпожа Плацидия с сыном отправятся в кузницу. Знаю, как ты заверил женщину, что никакой опасности нет, и убедил ее не брать с собой стражников в качестве эскорта. Знаю, как ты трусливо стоял в стороне, пока твои товарищи-рабы пытались голыми руками отбиться от гуннов и погибли при этом.
– Да, fráuja, – пробормотал tetzte. Несмотря на то что в саду было холодно, он внезапно вспотел. – Ты действительно все знаешь.
– Кроме двух вещей, – ответил Вайрд. – Во-первых, скажи мне, почему ты это сделал?
– Эти негодяи пообещали взять меня с собой, позволить свободно бродить с ними по лесам, освободить от рабства. Но, едва получив, что хотели, гунны рассмеялись и велели мне идти прочь – и радоваться, что они сохранили мне жизнь. Мне ничего не оставалось, как вернуться сюда и притвориться, что я тоже жертва. – Он искоса бросил испуганный взгляд на легата, который молчал, хотя
