Наконец пир подошел к концу. Я ломал голову, как бы мне, шатаясь, незаметно выбраться из дворца, когда внезапно передо мной оказался Видамер – ноги расставлены, руки упираются в бока – и спросил спокойно, но таким ледяным голосом, что мне стало не по себе:
– Откуда ты узнал о родимом пятне?
Я изобразил на лице глупую ухмылку и дурашливо произнес, стараясь, чтобы мой язык заплетался:
– Можно… можно предположить, что… мы с тобой встречались в постели… хи-хи…
– Приятное знакомство, – сказал он совершенно серьезно и задрал мне подбородок, чтобы как следует разглядеть мое лицо. И добавил: – Похоже, постель эта еще не успела остыть к тому времени, как ты выбрался из нее и отправился на это застолье.
Мне нечего было на это ответить, поэтому я просто снова глупо ухмыльнулся. А Видамер продолжал держать меня за подбородок и внимательно рассматривать мое лицо. Наконец он произнес:
– Не волнуйся. Я не сплетник. Я все это еще хорошенько обдумаю… и буду иметь в виду…
После этого он сразу же вышел из зала, а за ним ушел и я.
Наверное, было бы разумнее какое-то время после этой ночи держаться подальше от дворца, до тех пор пока мое dumbs-munths представление не забудется. Но я слишком беспокоился, не впал ли я в немилость Теодориха и Авроры. А еще больше меня волновало, не пожаловался ли Видамер королю на мою грубость, ведь как-никак он был в Новы гостем, и гостем непростым. Поэтому, несмотря на свои мрачные предчувствия (и страшную головную боль), на следующее утро я уже снова был во дворце.
От сердца у меня слегка отлегло, когда Теодорих не стал бранить меня, а только ухмыльнулся и начал подтрунивать над моим aisa-nasa – «медным носом», как это звучит на старом наречии. Он также сказал мне, что Видамер уже уехал, отбыл обратно в Аквитанию. Похоже, гость не посчитал мою глупую непристойную шутку оскорблением: он лишь снисходительно посмеивался. Аврора, едва взглянув на меня, сразу заквохтала, как наседка, и вперевалку отправилась на кухню приготовить мне чашу вина, смешанного с полынью и пижмой. Она принесла ее мне, сказав с улыбкой: «Tagl af wulfa» – на старом наречии это означает: «Хвост волка, который тебя укусил», – и я с благодарностью залпом осушил чашу.
Ну что же, похоже, все обошлось: я не навлек на себя позор, и моя грубая выходка не повлияла на отношение ко мне короля и его жены. А еще меня радовало, что ни Теодорих, ни Аврора, ни кто-либо другой не приставали ко мне с вопросами: «Какое такое родимое пятно?» Никто не пытался ничего выведать относительно того безобидного секрета Видамера, который я обнародовал. И тем не менее сам себя я глубоко презирал, ибо было очевидно, что Видамер повел себя гораздо более достойно. Какие бы подозрения и догадки ни возникли у него относительно моей тайны (а уж она-то была намного постыдней), он никому об этом не сообщил. По крайней мере, так я думал тогда. И только позднее – и оказавшись совсем в другом месте – я понял, к каким роковым последствиям привело судьбоносное столкновение, которое произошло в тот памятный день между Веледой, Видамером и Торном.
Поиски
1
Итак, я продолжал вести не слишком подходящую королевскому маршалу жизнь помещика. Это продолжалось до тех пор, пока однажды, прибыв в Новы, я не встретился на улице с придворным лекарем Фритилой.
– Слышал новость, сайон Торн? – спросил он. – Прошлой ночью госпожа Аврора родила вторую дочь.
– Да что ты? Мне надо поспешить во дворец, поздравить счастливых родителей и преподнести им подарки. Но… gudisks Himins… – произнес я, подсчитывая в уме. – Это сколько же времени прошло! Я отошел от дел, когда у Теодориха еще не родился первый ребенок. А малышка Ареагни уже вовсе не такая и маленькая. Как быстротечна жизнь, а?
Фритила в ответ только что-то невразумительно буркнул, поэтому я спросил:
– А ты почему не радуешься, лекарь, сообщая столь радостную новость?
– Она не такая уж и радостная. Наша госпожа умерла во время родов.
– Gudisks Himins! – снова воскликнул я, на этот раз искренне потрясенный, ибо по-братски нежно любил Аврору. – Но она же была такой крепкой, здоровой женщиной, да вдобавок еще и крестьянкой. Наверное, возникли какие-то осложнения?
– Нет, – вздохнул он и беспомощно всплеснул руками. – Все произошло в срок, и родила она так же легко, как и в первый раз. Даже особой боли госпожа не испытывала. Повитуха все делала правильно, роды прошли благополучно, младенец родился абсолютно здоровым во всех отношениях. Но после этого госпожа Аврора заснула и не проснулась. – Он пожал плечами и заключил: – Gutheis wilja theins. На все воля Господа.
Этими же самыми словами я попытался утешить Теодориха, выражая ему свои соболезнования:
– Gutheis wilja theins.
– Божья воля, говоришь? – произнес он с ожесточением. – Забрать невинную жизнь? Лишить меня любимой супруги? Отнять у двоих детей мать? Это, по-твоему, Божья воля?
Я сказал:
– Согласно Священному Писанию, Бог пожертвовал ради нас своим единственным сыном…
– Акх, balgs-daddja! – фыркнул Теодорих, и я невольно отшатнулся, услышав, как он называет Священное Писание чепухой. Мало того, мой друг выкрикнул еще более страшное богохульство: – Именно из-за сладкоречивого лицемерия этой библейской истории я и отказываюсь поклоняться Иисусу Христу, или восхвалять его, или даже восторгаться им!
– О чем ты говоришь? – Теодорих прежде никогда не высказывался при мне относительно религии вообще и христианства в частности, и я был крайне изумлен, услышав такое святотатство из уст короля.
– Пойми, Торн. Нам внушают, будто бы для того, чтобы искупить грехи нас, смертных, Иисус мужественно подверг себя невыносимым мучениям на кресте. Но ведь Иисус знал, что после смерти он сразу же попадет на небеса, разделит небесный трон, чтобы наслаждаться вечной жизнью и торжеством христианства. Ты что, не понимаешь? Получается, что Иисус ничем не рисковал. Да любая мать рискует больше, чем он. Чтобы просто дать жизнь ребенку, она испытывает те же самые мучения. Однако если бедняга во время родов умрет, то она не знает, какая судьба ее ждет, у нее нет уверенности, что за свои страдания она попадет на небеса. Нет, ni allis.
