Со стороны все и впрямь выглядело так, будто Страбон раскаялся в своих грехах и начал новую жизнь, однако я-то понимал, что он ведет себя так лишь в силу сложившихся обстоятельств. Его кажущееся благочестие на деле было вынужденной необходимостью. Как только распространилась новость о том, что Теодорих Амал стал истинным и единственным королем остроготов, бо́льшая часть армии Страбона с радостью ему присягнула. Точно так же повели себя и мирные жители городов и селений (причем не только остроготы, но и другие народы, даже скловены). Короля Теодориха приветствовали всюду: и в Сингидуне – на западе, и в Константиане – на востоке, и в Пауталии – на юге.

Со Страбоном остались лишь те воины, которые по происхождению принадлежали к его ветви рода Амалов, однако подданных у него теперь было совсем мало. Его воины стали бродягами, которые кочевали из одной «крепости» в другую. Я пишу это слово в кавычках, поскольку обнаружилось, что крепости, которыми он похвалялся передо мной, больше не являлись таковыми, да и самих воинов не слишком-то радушно там принимали. В последующие годы Страбон время от времени все же накапливал силы для ведения небольшой войны или организовывал какой-нибудь грабительский набег. Но эти его выходки редко доставляли серьезные неприятности Зенону или Теодориху, ибо их легионы с легкостью расправлялись с мародерами.

(Замечу в скобках, что Страбон мог сделать лишь одну вещь, которая могла бы причинить вред и сильно осложнить жизнь лично мне, но он так никогда и не сделал этого, по крайней мере, я сам ничего такого не слышал. Он так и не рассказал никому о том, какой испытал шок, когда мнимая принцесса Амаламена обнажила перед ним свои интимные части тела и объявила, что она на самом деле Торн Маннамави. Скорее всего, Страбон решил, что этот кошмар просто-напросто привиделся ему в предсмертном бреду!)

Сын Страбона Рекитах так и не присоединился к отцу, он по-прежнему оставался в Константинополе. Если Зенон и прежде не слишком ценил его в качестве заложника, то теперь с Рекитахом вовсе не считались, поэтому он больше не жил в Пурпурном дворце. Но, очевидно, в свое время отец снабдил его достаточным количеством денег, возможно даже большим, чем было теперь у самого Страбона. Рассказывали, что Рекитах смог позволить себе приобрести прекрасное жилье в Константинополе и теперь наслаждался праздной и приятной жизнью – как-никак он был все-таки отпрыском знатного рода.

После того как я вернулся в Новы и благополучно воссоединился с Теодорихом, мне понадобилось некоторое время, чтобы отдохнуть и восстановить силы. Интересно, гадал я, какое на этот раз мой король придумает задание для своего маршала Торна? Однако у Теодориха хватало других дел. Первейшая обязанность короля – заботиться о нуждах своих подданных. И теперь, когда Теодорих стал истинным королем всех остроготов, неотложных дел, которые требовали его внимания, хватало. Кроме того, приняв на себя командование объединенными силами на границе Данувия, мой друг вынужден был решать многочисленные военные задачи. Ну а когда в положенный срок Аврора родила ребенка, Теодорих проявил себя заботливым мужем и отцом. Если он и откладывал в сторону государственные вопросы, то только для того, чтобы провести время со своей супругой и новорожденной дочерью Ареагни.

Однако не могу сказать, что мною пренебрегали или обо мне забыли; совсем наоборот, грех жаловаться: я получил все, что полагалось почитаемому herizogo, после чего решил некоторое время отдохнуть и насладиться жизнью. Теодорих пожаловал мне поместье другого, недавно скончавшегося herizogo, у которого не осталось наследников. Это было процветающее хозяйство на берегу Данувия. Дела там вели толковые управляющие, а работали рабы. Со всеми возделанными полями, садами, виноградниками и пастбищами поместье это оказалось почти таким же обширным, как земли аббатства Святого Дамиана в Балсан-Хринкхен. Правда, главное здание, моя резиденция, не было похоже на дворец, но зато это был крепкий, добротный, удобный, хорошо обставленный дом, в котором имелось достаточно отдельных помещений для многочисленных слуг. Там были также и домики, где жили мои работники, рабы с семьями. У меня имелись собственная кузница, мельница, пивоварня, пасека и маслобойня, и все это работало как часы. Я уж не говорю о многочисленных коровниках, конюшнях, свинарниках, овчарнях и погребах, заполненных всем тем, чем богата эта земля: коровами, свиньями, лошадьми, домашней птицей, зерном, виноградом, сырами, фруктами и овощами. Если бы я решил прожить остаток своей жизни как богатый землевладелец, мне бы пришлось самому управлять делами, но зато я жил бы в сытости и довольстве.

Однако я во всем положился на своих управляющих: поскольку это были люди чрезвычайно сведущие и поместье при них процветало, я решил не мешать им и ни во что не вмешиваться. Вместо этого, к удивлению и восхищению моих людей, я время от времени помогал им, так же покорно и с тем же усердием, что и любой раб, выполняя рутинную работу, которой занимался в юности: раздувал в кузнице мехи, ощипывал птицу, чистил курятник – да мало ли в деревне дел.

Лишь в одном управляющие, на мой взгляд, оказались недостаточно сведущими. Когда я впервые осмотрел поместье, то с сожалением обнаружил в конюшне и на пастбище совершенно не поддающихся описанию лошадей – не намного лучше тех уродцев, на которых ездили гунны. Поэтому я купил двух кобыл кехалийской породы – боюсь, стоили они почти столько же, сколько само поместье, – и скрестил с ними моего Велокса. Через несколько лет у меня появился довольно значительный табун чистокровных лошадей, которые мало-помалу стали приносить мне доход. Когда одна из моих кобыл произвела на свет вороного жеребенка, который был совершенной копией своего отца – у него на груди имелся даже пресловутый «отпечаток большого пальца пророка», – я сказал своему конюшему:

– Этого не вздумай продавать. Он будет моим, станет преемником своего знаменитого отца, никому не позволяй ездить на нем, кроме меня. И поскольку я полагаю, что кони столь выдающейся породы достойны столь же почетных имен, как и члены королевской или епископской династии, я назову его Велоксом Вторым.

И вот я впервые оседлал его. Велокс Второй быстро привык к веревке для ног, он с готовностью обучился перескакивать через преграды, не обращая никакого внимания на мою необычную и совсем даже не римскую посадку. Он был таким же энергичным, как и Велокс Первый, и при этом неизменно оставался неподвижным подо мной, когда я отрабатывал верхом боевые приемы, – этот конь терпел, как бы