Торская: Соломон Маркович, помогите товарищу Григорьеву в его тяжелом положении. У него лишний билет на «Федора Иоанновича».
Блюм: А кто это такой — Федор Иванович?
Торская: Он не имеет никакого отношения к снабжению, но билет вы возьмите.
Блюм: Ах, я уже не знаю. Это тот самый, который зарезал царевича Дмитрия. Ну, вы же знаете, я такими людьми не интересуюсь. Но билет я возьму. Может быть, дочка пойдет. Она все романы с убийством любит. Да, скажите, пожайлуста, вы не видели уборщиц? Это черт знает что такое…
Воргунов: Товарищ Григорьев, я не понимаю, что это такое? Вы приходите на работу в одиннадцать часов…
Григорьев: Петр Петрович, с этими трамваями…
Воргунов
Григорьев: Петр Петрович, вы могли бы при посторонних…
Воргунов: К чертовой матери посторонних. Посторонние вам мешают работать. Вас ждут вконструкторской, а вы здесь с посторонними. Пожалуйста и немедленно дайте объяснение главному инженеру.
Блюм
Воргунов
Блюм: Они должны убирать не в конструкторской, а здесь и в столовой.
Воргунов: А они в конструкторской. Совершенно необъяснимое явление в природе.
Блюм: Ох, как захвачу их оттуда, так с них будет шерсть сыпаться. Господи, какой я злой, какой я злой, если бы кто-нибудь знал.
Воргунов: Надежда Николаевна, вы простите, но из-за вас наши молодые инженеры прямо испортились.
Торская: Что же делать? Испортились?
Воргунов: Как что делать? А вы не догадываетесь?
Торская: Я немножко догадываюсь. Вы их пересыпьте нафталином…
Воргунов: Да? Это было бы хорошо… Наши люди совершенно не способны провести черту: здесь дело, а здесь любовь. У них если любовь, так непременно с гражданскими мотивами или там с политикой, а дело летит к черту, потому что любовь мешает: бросают работу и бегают на свидания.
Торская: Петр Петрович, только из уважения к вам я обещаю: разговаривать с молодыми инженерами исключительно о фрезах, болванках и об инструментальной стали.
Воргунов: Ну, вот я же и говорю. Разговаривайте о чем хотите: о слиянии душ, о соловьях, о воробьях, при чем тут инструментальная сталь? И самое главное — не в рабочее время: ведь для всей этой чепухи отведено специальное время — вечером или там по утрам…
Торская: Я постараюсь, Петр Петрович…
Одарюк: Уже музыку слышно.
Торская: Да ну?
Воргунов: Вот еще: эта музыка…
Одарюк: Вы инженер?
Воргунов: Инженер.
Одарюк: Вы будете управлять заводом?
Воргунов: Почти.
Одарюк: А почему станки стоят на дворе и упаковка сорвана? А кто виноват?
Воргунов: Папа с мамой виноваты. Им не нужно было жениться и плодить портачей. Вот.
Одарюк: Что он, чудак?
Торская: Это Воргунов. Он интересный человек.
Одарюк: Он наш?
Торская: Он должен быть нашим.
Одарюк: Придется в работу брать?
Торская: Ох, трудно его брать в работу!
Воробьев: Идут. Совсем близко. Ездил встречать. Как раз возле парка встретил. Ну и идут, брат, во! В белых костюмах, черт, красота…
Одарюк: Возле парка?
Воробьев: Да уже к лесу подходят, совсем близко.
Торская: И Захаров с ними?
Воробьев: А как же, с Верой Донченко рядом. Вера сегодня дежурная.
Торская: А Наташа?
Воробьев: Наташа? Аж страшно. Такая красивая, куда мне! Загорела, глаза, брат, блестят, На меня только так — повела. А Алешка мне кулак показал, так я и уехал.
Торская: Все-таки, что вы будете делать с Наташей?
Воробьев: Вот, брат, Надежда Николаевна, скажи, что делать? Тут, понимаешь, такое дело, хлопцев боимся.
Торская: Отчего?
Воробьев: Хлопцы еще ничего как следует не знают. Из девчат, и то не все. А у нас же любовь, если бы ты знала! А боимся хлопцев, знаешь, аж шкура болит со страху. Жучок, как стал председателем, так сразу Наташу в оборот: ты что это с Петькой романы затеваешь? Я тебя, говорит, с совет командиров выволоку. Вот какое дело…
Торская: Чудаки. Вот я поговорю с Алексеем Степановичем.
Воробьев: Да что ж с того? Товарищ Захаров все равно в совет командиров передадут. Я уже думаю так: у меня и квартира в городе хорошая и все. Скажу Наташе, пускай прямо ко мне переходит.
Торская: Побоится Наташа.
Воробьев: Вот в том-то и дело.
Торская: Да и зачем же ссориться с коммунарами? Они ведь и помогут чем- нибудь.
Воробьев: Да вот же…
