– Если продолжать плыть на санях, – наконец проговорила Вайолет, – куда, вы думаете, нас вынесет?
– К подножию Мертвых гор, – ответил Клаус. – Вода ведь течет под уклон. Возможно, Порченый поток протекает через Пустоши и дальше впадает в какое-то большое вместилище воды – в озеро или в океан. Там вода испаряется и превращается в облака, выпадает дождем и снегом и так далее.
– Скука, – проговорила Солнышко.
– Да, круговорот воды – процесс однообразный, – согласился Клаус. – Но может, благодаря ему и удастся удрать от Графа Олафа.
– Верно, – подтвердила Вайолет. – Он же сказал вдогонку, что сразу настигнет нас.
– Эсмелита, – выговорила Солнышко, имея в виду нечто вроде «Вместе с Эсме Скволор и Кармелитой Спатс».
И Бодлеры помрачнели, вспомнив о подружке Олафа, которая принимала участие во всех его интригах, поскольку считала вероломство и обман стильными, иначе говоря, модными, а также о своей бывшей соученице, которая не так давно присоединилась к Олафу из корыстных соображений.
– Значит, мы так и будем сидеть на санях и ждать, когда они нас куда-то вынесут? – сказала Вайолет.
– Да, план не ахти какой, – признал Клаус, – но ничего лучше в голову не приходит.
– Пассивность, – произнесла Солнышко, и брат с сестрой мрачно кивнули.
Слово «пассивность» странно слышать из уст маленького ребенка, да, собственно говоря, странно слышать вообще от кого-то из Бодлеров или любого, кто ведет увлекательную жизнь. Его смысл: «принимать все, что с тобой происходит, ничего не предпринимая самому». Естественно, у каждого время от времени бывают в жизни моменты пассивности. Быть может, и вы пережили такой момент в обувном магазине, когда сидели на стуле, а продавец без конца запихивал ваши ноги в безобразные и неудобные ботинки, хотя в действительности вы мечтали о паре ярко-красных башмаков с причудливыми пряжками, каких вам никто на свете покупать не собирался. Бодлеры уже пережили один раз состояние пассивности, когда на пляже Брайни-Бич узнали ужасную новость про гибель своих родителей и безропотно дали мистеру По увести себя к новой, несчастливой жизни. Я и сам недавно испытал момент пассивности, когда сидел на стуле, а продавец без конца запихивал мои ноги в уродливые и неудобные ботинки, хотя я-то мечтал о ярко-красных башмаках с причудливыми пряжками, которые никто на свете не собирался мне покупать. Но вот с состоянием пассивности посреди мчащегося потока, когда тебя преследуют по пятам злодеи, примириться трудно, поэтому Бодлеры нервничали и ерзали на санках, уносящих их вниз по склону гор, как и я нервничал и ерзал на стуле, замышляя бегство из зловещего торгового центра. Вайолет ерзала на санях и думала о Куигли, надеясь, что он спасся из ледяной воды и добрался до безопасного места. Клаус ерзал на санях и думал о Г. П. В., надеясь все-таки побольше узнать об этой организации, хотя штаб ее и был уничтожен. А Солнышко ерзала и думала о рыбах в Порченом потоке, которые временами высовывали головы из усыпанной пеплом воды и откашливались. Ее интересовало, не повлияет ли отрицательно пепел, налетевший в воду с пожарища в горах и мешавший рыбам дышать, на вкус рыбных блюд и не улучшит ли дела большое количество растительного масла и лимонного сока.
Бодлеры до такой степени были заняты ерзаньем и думаньем, что, когда сани обогнули один из странных квадратных склонов горного пика, они не сразу заметили открывшийся внизу вид. И только когда перед лицом у них запорхали мелкие клочки бумаги, дети взглянули вниз и обомлели.
– Что это такое? – произнесла Вайолет.
– Не знаю, – отозвался Клаус. – Мы еще слишком высоко, отсюда не разобрать.
– Субджавик, – пробормотала Солнышко, и была права.
Бодлеры думали увидеть с этого склона Пустоши – обширную плоскую равнину, на которой они провели немало времени. Вместо этого местность превратилась в сплошное темное море. Насколько хватал глаз, повсюду виднелись серые и черные завихрения, и они извивались, точно угри в мутной воде. По временам из завихрения высвобождалась маленькая, хрупкого вида частица и как перышко взлетала вверх к Бодлерам. Одни частицы были клочками газеты. Другие казались крошечными кусочками ткани. А некоторые – такие темные, что были абсолютно неузнаваемы, или, как выразилась Солнышко, «субджавик».
Клаус прищурился сквозь очки, а затем обернулся к сестрам с отчаянием на лице.
– Я знаю, что это такое, – сказал он тихим голосом. – Это результаты пожара.
Сестры вгляделись и увидели, что Клаус прав. Глядя с высоты, они не сразу осознали, что по Пустошам пронесся пожар и оставил после себя лишь пепел.
– Да, совершенно верно, – подтвердила Вайолет. – Удивительно, как мы не поняли этого раньше. Но кто же поджег Пустоши?
– Мы, – ответил Клаус.
– Калигари, – добавила Солнышко, желая напомнить сестре о кровожадном карнавале, на территории которого Бодлеры жили какое-то время, скрываясь под чужой личиной. Как ни печально, но чужое обличье вынудило их помогать Графу Олафу в поджоге лагеря карнавала, и вот теперь они наблюдали плоды своих деяний, что в данном случае означает «результаты своего ужасного поступка, хотя они вовсе не собирались так поступать».
– Пожар не наша вина, – запротестовала Вайолет. – Не целиком наша. Нам пришлось помочь Олафу, иначе он раскрыл бы наш маскарад.
– Нивины, – произнесла Солнышко, подразумевая что-то вроде «Все равно мы не виноваты».
– Солнышко права, – поддержала ее Вайолет. – Не мы все это затеяли, а Олаф.
– Но мы его не остановили, – возразил Клаус. – И многие считают, что пожар – дело наших рук. Сгоревшие клочки газет – возможно, остатки «Дейли пунктилио», и нас там обвиняют в самых разных преступлениях.
– Да, ты прав, – вздохнула Вайолет. (Хотя впоследствии я обнаружил, что Клаус ошибался: пролетавшие мимо
