головы обвела все предметы в доме, приказывая располагаться, – ее жест распространялся даже на угольчатые, дымные серебряные рамы картин, так что если бы я физически имела возможность взлететь и присесть на край рамы, это было бы целиком нормально. Бабушка была статная, тонкая и вертикальная, как медный старый светильник, – горизонтальных линий в ней не было вовсе. Разве что тонкая, шифоновая повязочка на голове давала необходимый маркер горизонта. Лия тоже любила носить такие повязочки – это в каком-то смысле роднило ее с бабушкой. Бабушка оказалась неожиданно неразговорчивой, но очень вежливой и простой – провела быструю, лаконичную экскурсию по квартире (это были не ее портреты), оказалось, что часть работ она и правда приобрела в 60-х за бесценок (Мэн Рэй, оригиналы) и вроде бы она и правда смутно приятельствовала (возможно, так же, как я приятельствовала с Лией) с какими-то культовыми художниками, но рассказывать ей об этом не хотелось или не хотелось рассказывать именно мне – возможно, я проваливала миссию и не понравилась ей с первого взгляда. Заинтересовалась мной бабушка только тогда, когда я в ужасе указала на полочку, где стояла страшная, деготного цвета бутылка. Это был бальзам «Чорны бусел», который никак не мог появиться дома у бабушки, вроде бы лично знакомой с Энди Уорхолом, – никакая, даже самая искусная фабрика чего угодно не могла бы произвести подобной смертной крепости бальзам, робко заметила я, не желая углубляться в воспоминания.

Мне показалось, что реальность издевается надо мной самым банальным и грубым способом – последнее, с чем я могла столкнуться в этой заставленной музейными вещами нью-йоркской квартире, в которую никогда не попала бы, если бы не снисходительная, покровительственная дружба Лии, – это подобный привет из смутного белорусского прошлого. Словно мокрым паспортом хлестнули по щеке.

Бабушка улыбнулась как-то более приветливо и объяснила, что бутылочку бальзама привезла ей одна из ее бывших учениц, родом откуда-то из Восточной Европы, кажется, Болгарии или Польши, вы ведь оттуда? Из какой-то полу-Польши? Да, я оттуда, ответила я, и у нас уже несколько лет не производят такой бальзам, кажется, поэтому бутылочка вызвала у меня мощнейший прилив ностальгии по родине, ну, вы понимаете, как это работает, ностальгия (я не очень понимала, как говорить с бабушкой такого уровня).

– Давайте тогда ее и откроем, – сказала бабушка. – Я держала ее только ради формы бутылки и из уважения к ученице. Вдруг она бы снова когда-нибудь зашла, а пить бальзамы я не люблю, они забивают мне горло. Лия, возьми бутылку. Это что-то вроде абсента или аперола, да? Он у меня стоит уже лет пять, кажется. Весь в пыли, извините. Вы как его пьете обычно?

Она протянула Лии бутылку. Точно так же, я подумала, она когда-нибудь протянет Лии всю эту квартиру и все эти картины. Лия демонстрировала мне не столько бабушку, сколько степень благородства своего происхождения (ее франко-грузинская прабабка, по ее словам, эмигрировала совсем крошкой на «Титанике», но скрывала это всю жизнь из гордости, чтобы не спекулировать) – мне было нечего предложить ей в ответ, кроме ряда унизительных провинциальных воспоминаний, связанных хотя бы и с этой деготной, угрюмой жидкостью, в гомеопатических пропорциях текущей, я уверена, по венам каждого из нас, каждого из тех, кем была в том числе и я. Уорхол и мой поверхностный, застенчивый интерес к в любом случае непостижимой чужой культуре показался мне совершенно неестественным, натянутым, как стальная струна, – именно такой же натянутой была бабушкина улыбка до момента обнаружения мной бутылки бальзама.

Я уточнила, что «Чорны бусел» правильнее пить с черным же сладким чаем (лучше с медом) и наливать его лучше в отдельную маленькую холодную рюмочку. Бабушка принялась заваривать невозможно редкий грузинский чай, тоже привезенный бывшим учеником, каким-то очень известным и равноценно редким художником. Я мало что поняла, потому что вид бутылки с бальзамом «Чорны бусел» вызывал у меня трепет. У меня немного дрожали руки. Я потрогала бутылку – на ней выступила пыль, как пот.

– Я боюсь его пить, – сказала я Лии, пока бабушка бегала туда-сюда с фарфоровым чайничком в супрематические оранжевые кресты. – Знаешь, обнаружить такую бутылку дома у твоей бабушки для меня намного страшнее и страннее, чем если бы у нее там сидел на полочке крошечный Йозеф Бойс в обнимку с серым волчком. Ты мне хотела показать это, а я увидела – то. Вот эта бутылка – натуральное ТО.

– Так-так, очень интересно, – сказала Лия. – Давай рассказывай. Это вызывает у тебя воспоминания? Это флешбэк? Выкладывай все. Что-то у тебя с ним связано? Ты считаешь, что это невозможное совпадение – что дома у моей бабушки оказался какой-то знаковый напиток с твоей родины? Но ты же понимаешь, что учениц у моей бабушки были тысячи, если не больше, – и все к ней едут, все что-то несут, бивни мамонта, рога марала, домашнее варенье из инжира в банке с золотой фольгой. И не волчок, а койот.

Я замялась. Объяснить ей хоть что-нибудь об этой странной субстанции было бы невозможно. Как и про серого волчка.

– Когда я жила в Минске, это был один из самых дешевых, но и самых страшных напитков, – объяснила я. – Понимаешь, он основан на травах, так вот, там какие-то жуткие, болотные травы. У нас в стране много болот. Вообще считается, что Беларусь – легкие Европы, но это не из-за лесов, хотя леса там тоже завались – а из-за болот. Они дышат. Так вот, эти болотные бальзамы обладают очень жутким действием. Одно время я даже думала, что они вызывают суицидальные эффекты, но это неправда.

– Ты выглядишь как человек, который одержим суицидальными мыслями, – заметила Лия. – Но с демонстративной целью одержим. У меня была такая подруга когда-то давно. Но ладно, продолжай.

Бабушка медленно, с триумфом поставила мерцающий оранжевостью чайник на середину стола. Я вопросительно глянула на нее и продолжила:

– В общем, я пила его буквально несколько раз – и каждый раз это вызывало очень так себе ощущения, вплоть до измененного состояния сознания. Особенно в последний раз. У меня даже были провалы в памяти. Так вот что я подумала. Мне показалось, что в этот бальзам добавляют некую особенную болотную травку забвения. Такую очень местную травку. Может быть, даже не в каждую бутылку попадает эта травка. Отлично помню, как в юности выпила стакан этого – чуть сдержалась, чтобы с балкона не прыгнуть, так страшно было.

«Чорный бусел» в моей памяти всегда был связан со смертью. Сургучный деготь смерти, жидкий и жуткий. Бутылки от этой разрушающей память субстанции нашли на даче, где один влиятельный оппозиционный журналист