Причина была та же самая, по которой он не пошел на первую встречу с Сигню, почему заставил ее ждать в доме много часов, пока сам охотился на лося, почему избегал ее и остальную семью с яростным отчаянием.

Потому что ему было страшно. Он боялся пытаться вести себя достойно, потому что не сомневался, что потерпит неудачу.

Эта секунда улетает прочь. Мир вращается, снова и снова.

А потом…

Он ударяется о воздух. Сильно.

Сигруд задыхается. Он как будто падает, но нет — идет по обочине дороги, слева земля уходит вниз, на спине у него очень тяжелый ранец. Он пытается переориентироваться, справиться с этой внезапной переменой в… ну, во всем. Но не получается, и он валится боком в кусты, и ветви царапают его лицо и руки.

Он лежит там несколько секунд, глядя на бледное утреннее небо. Делает вдох — похоже, он позабыл дышать в какой-то момент во время этого испытания, — а затем медленно садится.

Озирается. Он вернулся на юг Континента — чтобы в этом убедиться, достаточно просто посмотреть вокруг. Но внезапность изменений настолько сильна, настолько невероятно странна, что накатывает тошнота.

«Весь мир можно изменить в один миг, — думает он. — Весь мир. Без остатка…»

Он поворачивается боком, и его рвет в кусты. Это большей частью каша, и от конвульсий болят ребра — его бок совсем не так исцелился, как когда он встретился с Мальвиной. По этим двум вещам он может догадаться, где находится — и когда.

Он встает и, шатаясь, бредет по дороге к белым воротам на ферму Ивонны, что виднеются впереди.

«Я там, где был, когда отправился за автомобилем, — думает он. — Я собирался добыть машину и поехать в Аханастан, где предстояло встретиться с человеком Ивонны… Но я помню море, корабль и Мальвину».

Он трет глаза, прижимает основание ладоней ко лбу.

— Неужели все случилось на самом деле? — хрипло спрашивает он. — Неужели все это и впрямь произошло?

Все кажется реальным. И даже более чем реальным, если в этом есть хоть какой-то смысл. Он помнит, как хрустели кости под ногами, как капала вода внутри «Салима», и помнит затуманенные, серебристые глаза Мальвины…

Сигруд идет к белым воротам. «Как я все объясню Ивонне и Тати? Я даже не уверен, смогу ли объяснить это себе».

Когда он проходит через ворота, увиденный миг из прошлого обжигает его разум. Женщина и девушка, одни в доме, ждут его. Странный стыд заполняет его нутро, пока он идет к фермерскому дому Ивонны, где его ждут другая женщина и другая девушка.

«Неужели я и вас подведу?»

Где-то во тьме — во тьме за всем, под всем — мальчишка чувствует, как все меняется.

Мир изгибается, растягивается, а потом все встает на свои места. Это длится всего мгновение. Кто-то только что трогал вещи, гнул их, а теперь пытается быстренько все расставить по порядку.

В своем чистейшем состоянии Ноков не имеет лица, но будь все иначе, он бы в этот момент нахмурился.

«Что это было?»

Он зондирует края мира, ощущая искажения.

Расширения. Сокращения. Болтающиеся опухоли дрейфуют сквозь реальность. Раздутые вены рассекают пространство и время. Он пытается высмотреть источник беспокойства…

На востоке физического мира. Далеко на востоке. Очень далеко. Там что-то сдвинулось. Нет, не просто сдвинулось — там случилось попросту колоссальное нарушение: кто-то переделал прошлое, и в воздухе повисла дыра — как если бы смертного вырвали из реальности и засунули куда-то еще.

Но зачем кому-то из его братьев и сестер отправляться туда? Блуждая столь далеко от Континента, они теряют собственную силу, становятся похожими на смертных. И там нет ничего, кроме…

Ноков застывает.

«Нет.

Нет, нет, нет, нет…»

Он в панике ищет любое неожиданное появление, внезапные признаки смертного разума или тела. Он обнаружил, что такое куда проще отследить, чем перемещения его братьев и сестер, поскольку они, будучи божественными, как и он, могут скользить сквозь стены, оставляя лишь слабые возмущения в реальности. Но смертные и прочие порождения физического мира… Ну, это все равно что протолкнуть манго в сливное отверстие раковины.

Его разум с легкостью находит искомое. Еще одно возмущение в Аханастане, разумеется — прямо у него перед носом. Как раз там, куда отправился дрейлинг, вырвавшись из владений Нокова.

«Он движется».

Ноков сосредотачивается, говорит с тьмой, вынуждает ее превратиться в окна, улицы и каналы, рассекает ее, как торговец сырную голову, пока беспредельный мрак не открывает окошки в реальность.

Он быстро находит ее тень. Он так часто бывал в ее комнатах в Аханастане. Иногда просто смотрел, как она спит, хотя она об этом не знает — по крайней мере, он думает, что она не знает.

Кавита Мишра. Единственная смертная, которая помогла ему добровольно.

Он смотрит на нее, наблюдая, как она тихо дышит во сне.

Иногда он задается вопросом: если бы она была его сестрой, его божественной сестрой, она бы его отыскала? Она бы его спасла? Наверное, нет — ведь его братья и сестры, как он успел убедиться, были так же слабы и невежественны, как он сам когда-то, — но вот если бы она оказалась какой-то другой частью его семьи?

Что, если бы она была его матерью? Она бы пришла ему на помощь? Она бы спасла его, когда никто другой не спас?

Он наблюдает, как она спит. Он был ее командиром так долго, что теперь все труднее и труднее относиться к ней беспристрастно. Она ведь, в конце концов, единственный человек, который ему близок в этом мире.

И он не хочет делать то, что собирается. Он не хочет ее просить об этом.

Внезапное воспоминание, как удар ножа.

Запертый на том корабле, в той крошечной коробке. И лицо за стеклом: Винья Комайд, злобно улыбающаяся.

«Ты полюбишь меня, дитя, — сказала она. — В конце концов тебе придется. Потому что я останусь единственной, кого ты будешь знать. Долгие, долгие годы».

Он вздрагивает. «Это не одно и то же. Я забочусь о Мишре не только потому, что она единственный человек, который у меня есть. Это не так».

Он не хочет признаваться в своем одиночестве. Признаться, что ты один, означает стать по-настоящему одиноким. А он теперь слишком силен для такого. Он преобразился, оставив позади унылые, жуткие дни детства, когда был всеми забыт и заброшен.

«Мы все должны стать сильнее». Он сглатывает, поднимает руку и погружает ее в свою темную грудь. Закрывает глаза, нащупывая искомое. «Мы все должны превзойти самих себя. Я должен… — Он находит то, что ищет, и вытаскивает наружу. — И она тоже должна».

В его руке черная жемчужина, крошечный, совершенный кусочек его сути. Кусочек, который, если его проглотит смертный, сделает того чем-то… большим.

Смертный станет его частью. Его сенешалем.

Ноков переводит дух и говорит:

— Мишра.