ПРОСТО СКАЖИ ЭТО СЛОВО ВСЛУХ:

И в нижней части письма появилось имя.

Мишра уставилась на письмо. Не только потому, что все это было очень странно, но еще и потому, что слова вторили глубокому ужасу, который метастазировал внутри нее, — той идее, что в этом мире ни одно государство и ни одна нация не могли по-настоящему добиться успеха. Континент был мерзостью, и теперь Сайпур, единственная надежда этого мира на справедливую, гордую и свободную демократию, губили меркантилизм и тщеславная, бесплодная борьба за мир. За десять лет военной карьеры Мишра привыкла просыпаться и думать: «У нас ничего не получится. Мы всегда находим способ все испортить. Всегда». И пока ее товарищи сражались, страдали и умирали, она не переставала сомневаться в том, ради чего все это происходило.

Увидев перед собой собственные мысли в письменном виде — и не важно, каким странным способом они к ней попали, — Мишра испытала мощные эмоции. Казалось, она впервые за много лет поняла, что не одинока.

Она перевела дух и громко прочитала имя.

А затем пришел мальчик — в то время он еще выглядел как мальчишка, — и у них случился долгий, очень долгий разговор.

За минувшие годы капитан первого ранга Кавита Мишра сделала для куратора немало странных вещей. На него работают и другие министерские — она это знает, потому что лично завербовала кое-кого, — но никто не сотрудничает так тесно, как она. К примеру, он и не мог выбрать кого-то другого, чтобы послать в Мирград, когда понадобилось заманить в ловушку того смеющегося мальчика, который как будто возникал из ниоткуда. И хотя то задание было как будто самым странным из всех, что ей поручили, она подозревает, что в будущем случатся еще более странные.

В особенности после Комайд, и Кхадсе, и той кутерьмы, что приключилась тут прошлой ночью.

Стоя в туннеле, Мишра смотрит на часы. Переводит дух и открывает чулан.

Листок черной бумаги все еще на полу. Она его поднимает и разворачивает.

Внутри новое послание. В точности как в тот первый раз в ее квартире, буквы как будто написаны черным — или, быть может, они пишут себя сами, в каких-то глубоких и тайных частях ее разума:

ПОКА ЧТО НЕ НАДО ПРЕДУПРЕЖДАТЬ МИНИСТЕРСТВО.

ИСПОЛЬЗУЙ ЗЕРКАЛА. СЛЕДИ ЗА ИХ ДЕЙСТВИЯМИ. ДОЛОЖИ НЕМЕДЛЕННО, ЕСЛИ БУДУТ ЗАМЕЧЕНЫ КАКИЕ-НИБУДЬ ИЗМЕНЕНИЯ ИЛИ ПЕРЕДВИЖЕНИЯ, В ОСОБЕННОСТИ В СВЯЗИ С ПОДОЗРЕВАЕМЫМ.

ОН С НИМИ ЗАОДНО. ОН ОПАСЕН.

Она вздыхает.

Потом берет спичку, зажигает о стену чулана и подносит пламя к уголку листа.

Огонь медленно ползет по черной странице, превращая ее в пепел. Она немного дует на него, помогая распространиться, а потом затаптывает остатки. Забирается в машину и едет прочь.

— Вот дерьмо, — говорит Мишра.

Она ненавидит дежурство у зеркал. Но приказ есть приказ.

В некотором роде современный мир теперь кажется Сигруду очень новым и продвинутым. В его дни автомобили встречались редко, телефоны и подавно, а пистолеты и винташи были дорогими экзотическими штуковинами.

Тем не менее, к его удивлению, мир остается в точности тем же самым. Например, если бы кто-то сказал Сигруду, что в этом очень современном, очень продвинутом обществе по-прежнему можно использовать поддельную трудовую визу — надежный запасной вариант, к которому прибегали разведчики, когда он был на службе, — чтобы пересечь Южные моря вплоть до Наваштры в Сайпуре, он бы подумал, что этот человек — дурак. Ведь бюрократы и власти должны были закрыть разнообразные лазейки, которые делали такие подделки возможными? Ведь этому новому поколению, купающемуся в таком количестве технологий и инноваций, следовало найти способ устранить этот заурядный обман?

Но похоже, что мельницы правительства мелют еще медленнее, чем Сигруд себе представлял. Потому что он наряду с десятками других неряшливо одетых дрейлингов и континентцев беспрепятственно покупает билет и плывет через Южные моря в Наваштру без происшествий. Сайпурские чиновники даже не смотрят в его сторону. Возможно, Сайпур так сильно нуждается в умелых рабочих, что его не особенно волнует, если некоторые из них будут вредоносными агентами.

Попасть из Наваштры в Галадеш потрясающе просто. Все идущие вдоль побережья транспортные пути — будь то дороги, маршруты кораблей или рельсы — неизбежно поворачивают к Галадешу, второму по величине городу мира, бесспорной столице цивилизации. И хотя блокпосты и меры безопасности в Галадеше серьезнее, чем где-либо, они все же не настолько серьезны, как те, с которыми Сигруду приходилось справляться на службе сайпурскому Министерству иностранных дел, — и, удивительное дело, они не представляют никакой угрозы для него.

«Возможно, это общество, которое я никогда не мог себе представить, — думает он. — Возможно, это общество, где более или менее царит мир».

А потом он внезапно оказывается на месте. Он ходит по Галадешу свободно и беспрепятственно — по городу, который во многом определил его жизнь и бесчисленное множество других жизней. Потому что любой выбор, сделанный здесь — касайся он хоть войны, хоть торговли, — обязательно имел миллионы последствий и жертв.

Сигруд старается не озираться, пока идет по Галадешу. Его больше всего поражает, насколько город чист и хорошо организован. Мирград был шизофреническим, полуразрушенным бедламом, Вуртьястан лишь немногим превосходил форпост посреди диких земель, а Аханастан построили специально для обслуживания судоходного канала, создавая полупромышленное-полуурбанистическое подобие города.

Но Галадеш другой. Галадеш, в отличие от всех прочих городов, которые он когда-либо видел, осмысленный.

Это можно почувствовать, когда идешь, минуя квартал за кварталом. От изящных деревянных свай, на которых стоит множество домов, до сточных канав на улицах и извивов надземки все сделано не просто хорошо, но именно так, как надо. Галадеш, как убеждается Сигруд, это город инженеров, город мыслителей, город людей, которые не действуют опрометчиво.

Или, по крайней мере, действуют опрометчиво только на своей территории. В остальном мире, как известно Сигруду, все происходит иначе.

Он не может не удивляться тому, как город течет, как он дышит. Как выстроенные из камня старые коммерческие здания в центре превращаются в изящные жилые кварталы, где все дома стоят на столбах или сваях на случай затопления — ибо Галадеш построен на море и постоянно воюет с водой. Возможно, именно поэтому большая часть города кажется безукоризненно продуманной и спланированной. Или, возможно, сайпурцы, которые были в рабстве у Континента на протяжении веков, невероятно, немыслимо чувствительны к вторжению в чужую жизнь. Стоит заглянуть в газеты, и сразу видно: если кто-то где-то предлагает построить новое жилое здание, галадешцы сразу устраивают масштабные дебаты о последствиях и воздействии такого строительства, а также о том, приемлемо ли оно. Такое поведение кажется Сигруду немного излишне цивилизованным, потому что сам он — дитя культуры, в которой в споре обычно побеждал тот, кто кричал