Где бы ни была сейчас эта девочка, теперь ей придется продолжать жить без матери.

Он вспоминает Сигню — холодную и неподвижную на том столе в темноте. Листья в ее волосах и криво застегнутый воротник.

«Это просто преступление, что те, кто создан для надежды и справедливости, исчезают из этого мира, — думает он, — а такие, как я, продолжают жить».

Сигруд глядит на аханастанский городской пейзаж снаружи, веселый и искрящийся огнями. Он моргает, внезапно чувствуя себя очень пустым, очень бессильным, очень маленьким. Здесь ему нечего искать. Но чего он ожидал от этого места? Метки, записки, папки, сообщения? Думал ли Сигруд, что в последнее мгновение она вспомнила про него? Но здесь только пепел и кровь.

Он делает глубокий вдох и говорит себе: «Время для крайних мер».

Он опускает свой ранец на пол и начинает распаковывать содержимое. Вытаскивает стеклянную банку, мешочек с лепестками маргариток и жестяную баночку серой земли.

«Я столько раз видел, как ты это делаешь, Шара, — думает он, работая, — что могу все повторить даже во сне».

Он наполняет банку лепестками, встряхивает, высыпает их. «Маргаритки. Цветы, посвященные Аханас за то, что вновь и вновь по собственной воле возвращаются в мир».

Потом он берет немного серой земли — все еще влажной — и размазывает по дну банки. «Могильная пыль — то, чем все заканчивается». Немного ждет и стирает землю. Потом берет банку и прикладывает открытым концом к глазу, как телескоп.

Он смотрит через банку на разрушенные комнаты перед собой, и у него екает сердце. Ничто не меняется. Это старое чудо, конечно, — старый ритуал из периода до падения Континента. Шара все время им пользовалась: усиливала стекло правильными реагентами, а потом смотрела сквозь него, и любые божественные изменения мира начинали сиять ярким сине-зеленым светом. Он вспоминает, как она говорила, что в Мирграде ритуал почти бесполезен, потому что стены полыхают так ярко, что от них болят глаза, и все остальное меркнет.

Но разрушенные комнаты перед ним выглядят такими же темными, мрачными, как раньше. Если здесь и было что-то чудесное, бомба уничтожила его так же безжалостно, как и жизни людей.

Он вздыхает, отворачивается и опускает руку с банкой.

Потом замирает. Размышляет.

Медленно поворачивается и опять подносит банку к глазу.

Ничто не светится в разрушенных комнатах перед ним. Там по-прежнему тени и пепел. Но кое-что светится на улице снаружи отеля. Он мало что видит — под таким углом заметен только кусочек уличного пейзажа, — но понимает, что кто-то нарисовал на тротуаре линию, что-то вроде барьера.

Эта линия, или барьер, должны быть чудесными, потому что свет яркий, как от маяка на морском берегу.

Сигруд медленно опускает банку.

— Клянусь морями, — шепчет он. — Кто-то что-то сделал… с улицей?

Была ли это Шара? Или кто-то другой?

Его руки дрожат, отчасти от волнения, отчасти от шока. Он еще ни разу с таким не сталкивался, даже когда работал с Шарой в этом самом городе. Он поворачивается, чтобы вернуться вниз и наружу, но снова замирает, не убирая банку от глаза.

Он и не подумал взглянуть через банку на коридор. Ему не пришло в голову, что в остальной части отеля найдется что-нибудь интересное. Но теперь он понимает, что был неправ.

Сигруд смотрит через маленькую стеклянную банку. Он видит все новые и новые чудесные барьеры, рисунки, светящиеся охранные символы на стенах, полу и потолке коридора. Он делает несколько шагов вперед, убирает банку от глаза — и знаки тотчас же исчезают. Он касается места на стенной панели, которое всего секунду назад ярко светилось, но ничего там не видит — никакого устройства, символа или тотема. Чем бы ни были эти чудеса, они представляют собой изменения такие слабые и несущественные, что невооруженным глазом их увидеть нельзя.

Это странно. В живых осталось лишь одно Божество, и это Олвос. Ее чудеса по-прежнему действуют — потому-то чудесные стены Мирграда все еще стоят, — но они должны быть единственными.

И все же Сигруд не узнает, кто приложил руку к этим божественным изменениям в мире. Он не был знатоком божественного — это всегда оставалось областью Шары, — но в разумной степени уверен, что такого, как и изменения самих улиц, он еще никогда не видел.

Он смотрит на чудеса через стеклянную банку. Понятно, что это какие-то барьеры, пересекающие коридор, верхнюю часть лестницы, а может, даже вестибюль.

«Это был не просто отель, — думает Сигруд, опуская стеклянную банку. — Это была крепость».

Он опять бросает взгляд на разрушенную комнату, где погибла Шара.

«Ты воевала, Шара? И если да… то с кем?»

И тут он слышит звуки: кашель, шорох, стук каблуков этажом ниже. В отеле кто-то есть, и он очень близко.

Сигруд вжимается в стену за углом рядом с лестницей и медленно достает нож. Он внимательно прислушивается, сохраняя полную неподвижность.

Он слышит, как человек поднимается по лестнице, как поскрипывает ковер под его подошвами. Внизу загорается свет — чей-то фонарь, — и луч пляшет и скачет по обшитым белыми панелями стенам «Золотого отеля».

Кто-то почти наверху лестницы, осталось всего несколько футов. Сигруд приседает, готовый к прыжку, чтобы вонзить нож в ребра или перерезать горло — смотря что будет тише или быстрее.

Кто-то доходит до последних ступенек и стоит там недолго, водя фонарем из стороны в сторону, едва не задев Сигруда, который присел в углу совсем рядом. Судя по осанке и походке, это мужчина.

— М-да, — говорит незнакомец. — Я вроде бы видел… Хм. — Он поворачивается, качая головой, и снова уходит вниз.

Сигруд позволяет себе быстро выглянуть из-за угла и видит золотые эполеты и значок на груди — это аханастанский полицейский.

Дрейлинг ждет, пока не убеждается, что полицейский ушел. Потом он ждет еще десять минут, просто на всякий случай. Затем наконец-то переводит дух.

Смотрит на нож в своей руке и видит, что она дрожит.

Просто полицейский. Неважный, незаметный. В общем-то невинный посторонний.

Сигруд прячет нож. Он задается вопросом: сколько невинных жизней на его совести? Сколько человек погибли просто потому, что оказались рядом, когда он делал свою работу?

Он спускается по лестнице, пытаясь не обращать внимания на дрожь в руках.

Как только он оказывается снаружи «Золотого отеля», снова в безопасной тени, Сигруд изучает изменения на улицах вокруг. Он, наверное, выглядит безумцем, стоя там со стеклянной банкой, приложенной к глазу, но в такой час рядом нет никого, кто мог бы его увидеть.

Кто бы ни сотворил чудеса в «Золотом отеле», с улицами снаружи он поработал еще серьезнее. Повсюду барьеры, линии и невидимые баррикады — некоторые висят в воздухе, призрачные модификации того, что должно быть реальностью как таковой, — и Сигруду не нужно много времени, чтобы понять, с чем он столкнулся.

«Если „Золотой отель“ был крепостью