Теперь же он стоял перед высшей властью своего мира и мучился невыносимо.

– Придется придумать способ как-то оберегать вашу интимную жизнь, – сказал Глава Совета, явно сдерживая смех (Петрус так удивился, что покраснел вдвое сильнее).

– Чуть больше сдержанности, безусловно, не повредит вашим поискам, – продолжил страж (искренне веселясь), – вы распотрошили две ни в чем не повинные подушки.

И правда, в какой-то момент Розалина, голая, как червяк, встала на кровати и, хохоча во все горло, стала сыпать утиные перья на свою прелестную взлохмаченную голову.

– Мне очень жаль, – сказал Петрус, подумывая выброситься в окно.

– Нужно договориться о каком-нибудь сигнале, который предупредит нас о природе ваших действий, – предложил страж.

Они договорились, и Петрус вернулся к своим изысканиям, периодически прерываясь на вино и благосклонных молодых девиц.

Он взял за обыкновение говорить, что разъезжает по делам, а когда спрашивали, по каким именно, просто отвечал: по делам моей семьи, а семейные дела – дело семейное, не так ли, и лезть в них чистое хамство. Но новые знакомцы, которых он встречал в подвальчиках у виноделов, не скрывали ни своих имен, ни рода занятий, и Петрус приобщался к разным профессиям и сообществам земли, как и к величию людского рода, который он научился любить, несмотря на его суетность. Однажды, будучи где-то в Восточной Бургундии в гостях у своего друга-винодела, он впервые познакомился с писателем. Он был впечатлен его ростом, усами и бородкой[34], но удивлен тем, что услышал, когда зашел в подвал, где пил и пересмеивался с присутствующими великий человек. Тот отпустил какую-то фривольную шутку, за ней тут же последовала еще одна и так далее, и длилось это довольно долго, пока Петрус разочарованно ждал, когда же он начнет рассказывать разные истории. Потом он забыл о своей неудовлетворенности и тоже начал смеяться от всего сердца вместе с другими. Он услышал несколько незабываемых острот – из всех сексуальных извращений худшим является воздержание, христианство много сделало для любви, объявив ее грехом, – но к концу разговор стал более серьезным, и Петрус оказался единственным, кто задавал вопросы.

– Вы были на войне? – спросил он.

– Я не был на фронте, – ответил писатель, – но я писал о войне и буду писать еще, тем боле что та, что близится, будет еще ужаснее и смертоубийственнее, чем предыдущие.

– Та, что близится?

– Всегда близится какая-нибудь война. Всегда умирает какая-нибудь цивилизация, а пришедшая ей на смену назовет ее варварством.

– Что же нам делать, если все должно кончиться плохо? – спросил Петрус.

– Да пить вино и любить женщин! – сказал писатель. – И верить в красоту и поэзию, единственно возможные религии в этом мире.

– Вы не христианин? – спросил Петрус.

– А вы? – Писатель с усмешкой взглянул на него.

– Нет-нет, – сказал Петрус, – я…

Он замолк, посчитав невозможным сказать, кто он.

Писатель еще больше развеселился.

– Вы читаете? – спросил он.

– Да, – ответил Петрус, – столько же, сколько путешествую.

– Мы слишком много живем книгами и слишком мало природой, – сказал тот.

– Я многое узнаю, путешествуя, но гораздо больше я узнаю из книг, – возразил Петрус.

– А раз я ничему не учился, то многое узнал, – ответил человек. – Я однажды написал так в одной книге, но никто не будет этого читать, едва увянут цветы на моей могиле.

– Значит, надежды нет? – спросил Петрус.

– Только поверив в розы, можно заставить их расцвести, – сказал писатель. – А то, что им предстоит умереть, ничего не меняет. Всегда есть война, которая близится, и война, которая заканчивается, поэтому нужно неустанно мечтать.

Воцарилось молчание, и они выпили по последнему стаканчику.

– Знаете, кто умирает первым? – наконец задумчиво спросил писатель.

Петрус не нашелся что ответить.

– Провидец, – продолжил писатель. – Всегда первыми же выстрелами убивают именно провидца. И, падая в снег, понимая, что умирает, он вспоминает об охотах своего детства, когда дед учил его уважению к косулям.

Снова повисло молчание.

– Будь здоров, друг, – сказал писатель после долгой паузы. – И пусть жизнь подарит вам веселье, это самая приятная форма мужества.

Петрус часто размышлял о том разговоре, и ему не составило труда следовать полученным ориентирам – вино и женщины, – однако он хорошо понимал, как можно познавать, не учась. В этом преимущество романа, сказал себе он, по крайней мере, для читателя; а вот написать его – совсем другой коленкор.

В тот день Петрус не только познакомился с писателем, но и получил от своего приятеля-винодела удивительные сведения, по следам которых он и решил отправиться.

– Я недавно был в Испании, – вдруг резко сменил тему винодел (его звали Гастон Бьенёрё).

При этих словах в его взгляде мелькнула легкая растерянность, что удивило Петруса, привыкшего к обычной открытости и красноречию своего знакомца.

– В одном местечке в Эстремадуре, под названием Йепес, – продолжил Гастон. – Там есть замок и удивительный подвал, куда съезжаются все виноделы Европы.

Он замолчал, отпил глоток особого вина для друзей, ни одна бутылка которого никогда не поступит в продажу, и забыл, что сказал. Когда за ужином Петрус вернулся к этой теме, Гастон ничего не смог ответить.

На следующий день в Нандзэне страж разделил с ними видение каменистой безводной долины с редкими деревьями и холмами, изнемогающими под солнцем, а на горизонте – деревушки с нависающим над ней фортом. Часом позже Петрус высадился там. Жара стояла адская, и он заворчал, потому что пришлось надевать плетеную шляпу, которая натирала ему лоб. Надо ли уточнять, что прошло тридцать лет – что равно четырем годам жизни эльфа – после того, как наш герой стал специальным эмиссаром Совета в мире людей? И что не нашлось и следа двоих детей ноября и снега, а наша история словно вмерзла в вечные льды? И все же проявим терпение, ибо все связывается воедино и приходит в движение, и однажды Петрус узнает, чего следует ждать от Йепеса. В деревне ему не встретилась ни одна живая душа; он заглянул в трактир, где, по сравнению с пеклом снаружи, ему показалось прохладно, как в могиле; никто не подошел к нему, и, слегка остудившись и потеряв терпение, он покинул заведение и двинулся по крутой дороге, ведущей к форту.

У ворот крепости он столкнулся с мальчиком, в знак приветствия махнувшим ему рукой.

– Каким добрым ветром тебя принесло сюда? – вежливо поинтересовался тот, однако преградив Петрусу дорогу.

– Я пришел по рекомендации одного моего друга-винодела, – ответил Петрус.

– А сам ты винодел? – спросил мальчик.

– Нет, – признался Петрус, которому в этот момент совсем не хотелось врать.

– Мне очень жаль, но ступай своей дорогой, – сказал юный страж.

Петрус поднял глаза на каменные стены и посмотрел на узкие окна. Высоко-высоко в небе парил орел, и в воздухе витало ощущение отточенной твердости, но еще и благоухание чуда, запах ярости и роз, который заставил его вспомнить о поэзии родных туманов.