Я попрощалась с сестрами за несколько дней до отъезда. Предстояло еще разобрать бумаги, отключить аппаратуру и сделать суммирующие расчеты. Последний кадр в монастыре, который я запомнила: старые женщины, столпившиеся в стеклянной коробке лифта, который везет их на службу, босховские жительницы рая, совершающие путешествие на тот свет, на край времени.
Когда, возвращаясь в Институт, я шла по межам вверх, у меня в голове возникла ясная и простая мысль, четкий ответ на вопрос, который так меня мучил и который все игнорировали: что это за исследования, в которых я принимаю участие, словно послушный, хорошо оплаченный наемник. Идея была одновременно простая и безумная, так что скорее всего я мыслила верно. Мне вспомнился невинный вопрос Мири в первый день: «А вы не думали его клонировать? Говорят, в Китае это обычное дело».
Я разложила перед собой личные дела детей и закурила. Я смотрела на их даты рождения, где были указаны время и место, словно в исследование входило также составление гороскопа. Впрочем, и это не исключено. Под каждой датой и фамилией я подписала таинственные шифры.
Обследование было закончено, профили готовы, я ждала последних результатов, которые имеют вид графиков – десяток линий прогнозов, более или менее правдоподобных. Компьютер пересчитывал характеристики, а потом нанизывал их на созданные им системы координат. Основной график, таким образом, напоминал деревья с более и менее пышными кронами. Самые толстые, лучше всего прорисованные, и являлись наиболее правдоподобными. Я повидала немало деревьев, напоминавших разлапистые баобабы с сотнями веточек-возможностей. Видела и такие, в которых доминировала одна толстая ветвь. Дети – красивые и мудрые человеческие дети, превращенные в деревья.
Я просматривала файлы, упорядочивая группы данных, и вдруг почувствовала боль, ту самую, хорошо знакомую, время от времени напоминавшую о себе, словно бдительный стражник. И на границе боли, прежде чем наступило долгожданное облегчение, файлы и символы, даты и шифры, обозначавшие обследуемых подростков, и надпись над входом в часовню, и улыбка Дани, и черный кусочек трюфеля, и озабоченные глаза Мири, спрашивавшей об умершей собаке, – все это прокатилось по моей голове, словно комок липкого снега, прихватывая по пути все встречное, увеличиваясь и разбухая. Все прояснилось. У меня только не было уверенности в том, что означают цифры после букв – быть может, количество попыток или какие-то версии эксперимента. Мири – Kl 1.2.1, Жюль – Fr 1.1.1 и Макс – FR 1.1.2, Ханна – Chl 1.1.1, Амелия и Джулия – Hd 1.2.2 и Hd1.2.1, Эва – Tr 1.1.1, Вито и Отто – JhC 1.1.2 / JhC1.1.1, Адриан – Jk 1.2.1, Тьерри – JN 1.1.1.
Все очень просто.
Святая Клара Ассизская – тело без следов распада, с середины XIX века выставленное в хрустальной витрине в базилике св. Клары. Большой выбор реликвий, хорошо сохранившиеся светлые волосы. Святой Франциск – скелет в хорошем состоянии, в базилике св. Франциска в Ассизи. Ядвига Силезская – также хорошо сохранившийся скелет, реликвии, рассылавшиеся краковской курией, кость безымянного пальца в костеле на территории западной Польши. Обломок кости святой Хильдегарды. Фрагменты тела святой Терезы, так называемая Маленькая Тереза, постоянно странствующая по свету. И еще три случая, которые я не сумела идентифицировать, но собиралась сделать это, пару раз кликнув мышкой. У меня было ощущение, что в игре в «крестики-нолики» я только что вывела аккуратный нолик.
Утром вещи уже были собраны, и я позвонила тому таксисту, что привез меня сюда больше месяца назад. Поджидая его перед школой, я увидела сидевшую на заборе Мири. Она улыбнулась, я подошла к ней. Я молчала, от волнения не в силах вымолвить ни слова, только смотрела на ее встревоженное, невинное девичье лицо, которое покрывал румянец.
– Клара? – произнесла я наконец почти беззвучно.
Она вовсе не удивилась, когда, мгновение поколебавшись, я взяла ее ладони и приложила к своему лбу. Лишь спустя несколько секунд она поняла, в чем дело, и коснулась также моих глаз и ушей, а потом положила обе руки на мое сердце, которое нуждалось в них более всего.
Календарь человеческих празднеств
Зима. Серые дни
Массажист Илон знает тело Монодикоса лучше всего. Он – мастер. Человек незаменимый. Знает каждый квадратный сантиметр его тела и, вытянув руки перед собой, сумел бы воспроизвести это тело пальцами, создать эфемерный фантом из касаний, легких, нежных похлопываний, улучшающих кровообращение. Точно знает, где какой из шрамов расположен, и знает этапы их заживания, знает, где были разорваны сухожилия и достаточно ли хорошо они срослись, в каком месте появились кровоподтеки и рассосались ли, знает каждое уплотнение, каждый шов, каждый след от перелома, каждую группу мышц – это его поле, которое Илон с величайшим тщанием обрабатывает уже двадцать четыре года. До него этим занимался отец. Он также знает, что рано или поздно утратит это поле, поскольку у него нет сына, которому можно было бы его передать.
Но у Илона есть дочь.
Недавно ее привела домой полиция. С тех пор Массажист Илон ежедневно проверял, во сколько Ореста возвращается, старательно ее обнюхивал, а однажды заставил сделать тест на наркотики. Тест ничего не показал. Проблемы Оресты были другого рода. Вероятно, девушка страдала каким-то видом гневной депрессии, что можно было бы списать на гормональные бури переходного возраста.
По отношению к дочери Илон испытывал огромное, застарелое и все более усиливающееся чувство вины. Но не потому, что не сумел предотвратить болезнь, а затем смерть ее матери. И не потому, что
