Через приоткрытую дверь в детскую я увидела, как Фаня кормит Малыша грудью. Я ощутила в животе и в груди сладкую слабость, которую невозможно описать, словно в том месте, где рот ребенка касался соска Фани, мое тело не имело границ, словно этот ротик проделал во мне отверстие, соединив со всем внешним миром.
У нас есть сынок. Мы хотели, чтобы у него была темная кожа и азиатские черты лица. Оказалось, что это непросто, поскольку в последнее время на такую комбинацию большой спрос, но нам удалось. Халим красивый и умный. Для его рождения мы взяли Фаню, и теперь нас четверо: Альма, Лена, Фаня и я. В сущности, я могу сказать, что все члены нашей маленькой гомогенетической семьи реализованы и счастливы, а четыре – число, обладающее симметрией и магическим равновесием. Порой я воображаю нас крыльями древней мельницы, вращающимися вокруг единого центра, захватывающими пространство, упорядочивающими хаос времени. Мы двигаемся по общей орбите, друг за другом, заполняя весь потенциал бытия. «Запомни это», – тут же сказала я себе: есть у меня такая сорочья привычка – каждую идею я сразу тащу в гнездо и превращаю в рисунок. Вот и теперь, едва в моей голове вспыхнул образ мельницы, я готова была сразу броситься к себе в кабинет, где на столе разложены бумаги, рисунки и эскизы, если бы не трепетавшая где-то в голове неприятная мысль, мысль, которую я бы с удовольствием вытеснила или отдала другим, мысль отвлекающая и раздражающая: перед обедом должен зайти на чашку кофе наш новый сосед.
Чужой в доме. Чужие глаза, чужой запах, чужие следы на мягком ковре. Чужие микробы, которые он притащит с собой неизвестно откуда. Чужой тембр голоса, к тому же мужской, низкий, вибрирующий – заглушающий окружающее. Нам вполне хватало нашего общества и наших занятий. По вечерам мы играли в канасту и смотрели старые фильмы, потом обсуждали их за бокалом вина, выискивая нюансы мнений, которые всегда находили, хоть бы и из принципа. Хороша была также игра в бирюльки. Нам нравились игры, в основе которых лежит принцип удачи и случайности. Касаясь друг друга головами, мы склонялись над кучкой палочек, и с каждым мгновением хаос под действием наших нежных пальцев постепенно уменьшался.
Чужие нам тут не нужны. И вдруг этот новый сосед, который недавно сюда переехал и наверняка желает завязать знакомство.
Ребенок заплакал, крик его был требовательным и предостерегающим, ввинчивался в мозг.
– Успокой его, – крикнула я Фане и поняла, что сегодня до обеда поработать уже не удастся, хотя я собиралась закончить серию рисунков.
Альма сердится, Фаня сердится – весь день насмарку. Они положили перед дверью коврик, чтобы он мог вытереть ноги – ботинки наверняка окажутся грязными. Положили в туалет ароматизаторы, на случай, если, не дай бог, ему придет в голову им воспользоваться. Приготовили чашки и блюдца. Мы гадали, что́ он принесет: торт или бутылку вина. Фаня считала, что цветы. И сколько у нас пробудет. Усадить его на диван или поставить кресла напротив окна, чтобы мы его хорошо видели? Мы давно не принимали гостей, так что слегка подзабыли, как все они там выглядят. Когда постоянно смотришь на одинаковые лица, при виде чего-то нового испытываешь своего рода шок. И все другое кажется некрасивым, неловким, странным.
Гость предупредил, что придет вдвойне, так что и мы решили предстать перед ним вдвоем – разумеется, я и Лена. Фаня слишком занята ребенком, а Альма сегодня сражается с тлей.
– А что, если принять его в саду? – спросила вдруг из сада Альма. Лена с любопытством подняла на нее глаза. – Погода чудесная, все цветет.
Я поняла, что Альме хочется перед кем-нибудь похвастаться цветами, нас ей уже мало. Я выглянула в окно. Как раз расцвели пионы, и их большие буйные головы слегка покачивались в такт дуновениям ветра – если бы не тишина, могло показаться, что они поют хором.
– Почему бы и нет? – сказала я и посмотрела на нее. Я хотела увидеть ее радость. Мило, что она поинтересовалась нашим мнением. Она не обязана нас спрашивать. Я скользнула глазами по ее лицу, наши взгляды встретились и тут же отстранились друг от друга.
Принцип номер один в психофизике симметрии неизменен: не смотреть слишком долго прямо в глаза. Можно взглянуть, глянуть, посмотреть, зыркнуть, скользнуть взглядом, но ни в коем случае не вглядываться друг другу в глаза. Это нарушает наше функционирование. Эгоны зависают. Поэтому, прежде чем приобретать эгона или эгону, нужно потренироваться разговаривать, не глядя в глаза. Это основное правило. С нами такого ни разу не случалось, но, говорят, один эготон экспериментировал во время психотерапевтического сеанса с заглядыванием друг другу в глаза, в результате все эгоны зависли, и их разблокировка влетела в копеечку.
Я всегда стесняюсь своего творчества, а точнее, испытываю весьма мучительное амбивалентное чувство – желание и одновременно нежелание, чтобы его кто-нибудь увидел. Я никогда не бываю довольна, особенно текстом, подписью к рисункам. А если и бываю, то недолго; прочитанный на следующий день текст кажется неуклюжим и полным ошибок. Уж лучше картинки. Каким бы изысканным ни был язык, наш мозг преобразует его в образы. Образ вливается в наш опыт мощной волной, текст же – тоненькой струйкой. Об этом знали великие романисты, отсюда все эти связанные с образами подпорки и тонкие намеки, присобаченные к диалогам: эти «сказала она, и глаза ее засверкали от гнева», «ответил он равнодушно, поудобнее устраиваясь на диване, обитом темно-синим плюшем». Язык, слова только тогда имеют силу, когда за ними стоят образы. Я много рисую и пишу, целыми днями, в молчании и тишине, прислушиваясь к доносящимся снизу домашним звукам: топоту ножек Халима, звяканью крышек от кастрюль, шуму
