– Здравствуй, гонец, – сказал он. – Рад снова повидаться.

Видно, он был готов к этой встрече.

Я поежилась. Надо сидеть тихо как мышка. Ни звука. Варина уже не спасти, но для меня еще не все потеряно.

– Здравствуй, Макель, – мягко сказал Варин. Интересно, о чем он думал? Боялся ли за свою жизнь? Или страх, как и прочие чувства, в Эонии пресекали на корню? Почему его голос звучал так бесстрастно?

– Где Киралия? – спросил Макель.

– Кто такая…

– Не прикидывайся дурачком. Физиономия у тебя смазливая, но ты эониец, а эонийцы отнюдь не глупы.

– Не знаю, о ком ты говоришь, – ответил Варин. Прозвучало довольно искренне, но Макеля не так-то легко провести.

– Ее здесь нет, – сказала женщина. – Но парень что-то знает.

– Киралия сообщила тебе, что на чипах? – гнул свое Макель.

– Нет, она уперлась и ничего не рассказывала.

– А! Моя милая Кира, это в ее духе.

– Но гонец ими интересовался, – озадаченно сказала женщина. – Он знает.

– Да, – согласился Макель. – Они вместе их переписали. Я прав?

Я живо представила, какое у него сейчас выражение лица. Это выражение я видела изо дня в день, когда он выуживал информацию из тех, кто ее давать не хотел. И всегда с обаятельной улыбкой, которая внушала уверенность, что все будет хорошо. Надо только сделать, как он просит. Выложить всю правду. Довериться ему.

«Молчи, Варин», – мысленно умоляла я. Скажи он правду, станет только хуже. Макель использует его слова против него самого.

– Да, – ответил Варин. Внутри у меня что-то оборвалось. Ну почему он такой слабый? – Киралия пережила воспоминания заново, и я записал их на чипы. Таким образом, заказ был доставлен в том же виде, в каком его отправили. Сделка состоялась.

– Хм, – протянул Макель под знакомое бряцание колец. Должно быть, он соединил кончики пальцев. – Наивный смазливый эониец. Буду вежливым и сговорчивым, и мне все простят. Так ведь устроена жизнь в вашем квадранте? – Я вообразила, как с каждым словом его улыбка становится все шире. Он мастер искажать правду. Это его излюбленная игра. – Но сейчас ты имеешь дело не с эонийцами, а с торианцем. Ты имеешь дело со мной.

– К чему ты клонишь? – спросил Варин.

– По твоей милости я не укладываюсь в график, – сказал Макель. – А ждать я не люблю.

– Мне больше нечего тебе предложить, – сказал Варин.

– Точно?

Варин замялся.

– А давай заключим сделку, – предложил Макель. – Ты расскажешь мне, где Киралия, а я оставлю тебя в живых.

Я зажала рот рукой и постаралась дышать как можно тише. Со всех сторон подступала мгла, заволакивая глаза.

Хоть бы Варин вспомнил, что я говорила про Макеля. Его не обыграть. Выдаст Варин меня или нет, он в любом случае труп.

– Повторюсь: ждать я не люблю, – сказал Макель, постукивая пальцами по столу. – Поэтому выкладывай, где Киралия, пока я не вышел из себя. Это зрелище не для слабонервных.

– Я не знаю, где она, – сказал Варин. – Когда мы записали воспоминания, она ушла. Она не хотела больше иметь со мной дело. Как и с тобой.

Это в моем духе. Но Макель слишком хорошо меня знал.

– А что ты дал ей взамен?

Проклятье! Чтоб он сдох! Макель меня создал, поэтому ему в точности известно, как меня разрушить. Какая же я дура! Жадность и обман – его вторая натура. Как можно было ожидать преданности от этого порождения тьмы?

– Ты о чем? – спросил Варин дрогнувшим голосом.

Макель расхохотался, и я представила, как он заложил руки за голову, а ноги закинул на соседний стул. Картина маслом: человек, который владеет ситуацией.

– Что. Ты. Дал. Ей. Взамен, – отчеканил он. – Киралия ничего не делает даром. Сколько ее помню, она всегда была такой. Так что же она у тебя попросила?

Варин молчал. Макель глубоко вздохнул и продолжил:

– Я знаю о своих воришках больше, чем они сами. А Киру я изучил как свои пять пальцев. Когда мы познакомились, она была долговязой десятилетней девчонкой. На такую лишний раз не взглянешь. А кто она теперь? Сияющая звезда. Луна на чистом небосклоне. Солнце в ясный летний день. Просто загляденье. Даже ты, эониец, не мог этого не заметить. Но она отличается не только красотой. Что сделало ее такой, какая она есть? Конечно же, семья. – Он рассмеялся. – Не стану присваивать себе чужие заслуги, ведь все мы – дети своих родителей. Особенно Киралия. Быть может, узнав ее подноготную, ты перестанешь ее защищать.

Почему Варин не попросит его заткнуться? Вот трус!

– Киралия вся пошла в отца, – продолжал Макель. – Она, естественно, этого не замечает, но для окружающих это очевидно. То есть было очевидно. Отец и дочь оба невероятно упрямы. – В его голосе послышались металлические нотки. – Она говорила, что с ним стало?

Нет! Я прикусила губу. Не рассказывай ему. Замолчи!

Стены мусоросжигателя подернулись рябью. Мое лицо вспыхнуло. Перед глазами заплясали цветные пятна. Еще чуть-чуть – и я потеряю сознание.

– Нет, – ответил Варин. – Она сказала, что у нее было счастливое детство.

– Было? – повторил Макель. – Верно, было. Пока она все не испортила. – Он выдержал драматичную паузу. Недоносок! Как же он упивался этим своим маленьким спектаклем! – Киралия очень похожа на отца: такая же умная, смелая, целеустремленная. Но семейное дело никогда ее не интересовало. Вместо зова моря она слышала призыв «Свай». – По голосу было ясно, что он улыбается. – Но отец не сдавался и часто брал ее с собой в Архею в надежде пробудить в ней любовь к морю. Во время одного такого плавания Киралия решила сделать так, чтобы отец поставил на ней крест и позволил быть кем хочется.

«Чего ты хочешь от жизни, Киралия? Кем ты хочешь быть?»

Я заткнула уши. Мне было больно слушать. Больно вспоминать. Но я не могла заглушить ни голос Макеля, ни воспоминания об испуганном, окровавленном лице папы.

– Но как же заставить людей, которые всю жизнь тебя холили и лелеяли, поставить на тебе крест? – спросил Макель.

Варин ничего не ответил.

– Надо обратиться к тьме, – объяснил Макель. – Показать им, что до тебя уже не достучаться. Что тебя уже не спасти.

Нет… Я задыхалась. Казалось, мои легкие забиты каменной крошкой.

– Отец доверил Киралии штурвал, – рассказывал Макель. Когда он наконец прекратит? – Видно, думал, что уже наставил ее на путь истинный. А потом заметил, что они плывут прямо на скалы.

Я зажмурилась, но стало только хуже: слова Макеля оживали у меня в голове и превращались в ужасные картины.

Отец тянется к штурвалу, я отталкиваю его и подвожу лодку еще ближе к скалам. Волны обрушиваются на камни, окропляя наши лица солеными брызгами. Упорство пульсирует у меня в жилах, побуждает к действию. Я закусываю губу. «Я разобью эту лодку, – проносится в мыслях. – Это старое корыто, которое так дорого отцу с матерью. Которое отнимает столько времени. Из-за которого мы еле сводим концы с концами. Они не расстанутся с ним. Не одумаются. Но я покажу им. Сколотить состояние куда проще, чем они думают. Я разобью эту лодку, и все мы будем свободны».

Я хотела всего-навсего чиркнуть бортом о камни, повредить лодку ровно настолько, чтобы ее нельзя было починить. Но я не знала, каким сильным может быть море. Да и откуда мне было знать, если все родительские уроки я пропускала мимо ушей?

С оглушительным треском мы врезались в скалы.

Никогда не забуду выражение папиного лица. Он до смерти боялся. Меня.

Рассказ Макеля близился к завершению:

– Родители хотели сделать из нее морячку, но море ей ненавистно. У Киры