«Это могла быть моя мать, – подумал я, – а этим убитым ребенком мог быть и я. Ну что ж, – подумал я, – наступил момент истины. Или я останусь человеком, или превращусь в такого же скота, как этот вонючий немец и его галицийцы».
К тому времени я уже пришел к мнению, что, поддержав переворот в Англии, мы попали из огня да в полымя, и что Гитлер и его слуги, подобные этому майору Теодору Бому – настоящие исчадия ада. Ранее меня от решительных шагов удерживала мысль о присяге, а также о том, что русские большевики еще хуже. Но вот не слышал я ни разу, даже от немцев, чтобы так поступали русские. Да и не похоже, что король Эдуард VIII собирается дать нам независимость – кроме обещаний, не было предпринято ни единого конкретного шага для ее подготовки, а это ведь дело долгое и непростое. А для немцев мы являемся лишь пушечным мясом – хотя они нас и считали арийцами, но все равно мы для них чужаки. Их вожака Гитлера более интересуют богатства кимберлийских алмазных копей, чем свобода Южной Африки.
Не менее важной для меня была мысль о том, что спасти этих женщин и детей, а тем более эту конкретную женщину, будет честным и богоугодным делом. Ведь над нами, бурами, лаймиз издевались точно так же, как сейчас гунны над этими русскими. И вообще, всю эту теорию о высших и низших расах придумал англичанин Чемберлен, а Гитлер ее только улучшил и дополнил. Я понимаю такие рассуждения, когда речь идет о диких кафрах, ни в чем не равных цивилизованным людям. Но даже они – люди, с которыми так поступать нельзя. А немцы объявили недочеловеками таких же представителей цивилизованной белой расы.
Я сделал два, казалось бы, нейтральных жеста, которые для «Стормйаарс» были командами. Первая означала: «Это враг!», а вторая: «Внимание, приготовиться!» Увидев ответный жест моих офицеров: «Вас понял!», я вогнал тонкий, как игла, стилет в грудь Бома, после чего выхватил из кобуры револьвер и застрелил трех убийц и насильников, один из которых – тот самый, кто убил девочку – уже снял штаны и готовился приступить к своему грязному делу.
За тыл я не беспокоился – эсэсовцы были не готовы к подобному развитию событий. Я не услышал ни единого выстрела. Пока одни мои ребята взяли в ножи эсэсовцев, другие занялись конвоирами из галицийцев. Впрочем, те очень быстро все поняли и бухнулись на колени. Но это им не помогло, потому что я уже сделал своим парням специальный знак, означавший «Пленных не брать!». После короткой и ожесточенной схватки мои ребятки перебили всех немцев и галицийцев, оставив в живых только гаутпштурмфюрера Оттингера, заместителя Бома. Подумав, что русским не помешает «язык», наверняка знающий куда больше, чем мы, я махнул рукой, одобрив инициативу моих подчиненных.
Я же подбежал к бедной женщине – с нее успели сорвать одежду, и она инстинктивно прикрывалась руками, всхлипывая и причитая: «Бася, Бася», и сказал ей по-немецки:
– Не бойтесь, вас никто не тронет. Оденьтесь, а я посмотрю пока, что случилось с вашей девочкой.
Она кивнула. Позже я узнал, что многие евреи говорят на языке, похожем на немецкий. Женщина стала как во сне натягивать на себя то, что когда-то было платьем. Взглянув на девочку, я вдруг увидел, что ее грудь поднимается и опускается – похоже, что она еще жива! Я крикнул нашему фельдшеру, Йосси дю Преез:
– Посмотри девочку!
Тот подбежал, взял ребенка из моих рук и начал ее осматривать. Повернувшись к женщине, уже успевшей натянуть на себя обрывки платья, я спросил:
– Вы понимаете немецкий?
Мать девочки кивнула:
– До войны я была преподавателем немецкого в школе.
Я улыбнулся:
– Вы все свободны. Мы не будем вас убивать. Мы не немцы, мы буры.
– А что такое «буры»? – спросила женщина.
– Мы из Южной Африки, – ответил я. – У нас нет конфликтов с русскими. И мы тем более не воюем с женщинами и детьми.
– А что с моей дочкой?
Я крикнул Йосси, и тот ответил мне:
– Будет жить. Сотрясение мозга, рассечена кожа на затылке, но череп вроде цел.
Я перевел его слова женщине, та вдруг обняла меня и, обливаясь слезами, лишь повторяла как во сне:
– Спасибо, спасибо, спасибо…
Я осторожно освободился от ее объятий:
– Успокойтесь и слушайте меня внимательно. Скажите другим по-русски, что мы – друзья. И что сейчас мы все вместе быстро-быстро побежим к окопам ваших солдат.
– Хорошо, – ответила она и начала что-то кричать по-своему.
Когда мы вперемешку с русскими штатскими добежали почти до середины нейтралки, из русских окопов частым огнем ударили минометы. Правда, их мины падали не среди нас, а в те окопы, из которых мы только что выбрались. Навстречу нам поднялась волна русской пехоты, ощетинившаяся винтовками с примкнутыми штыками. При их приближении наши парни начали бросать оружие на землю, показывая, что они сдаются. Я тоже бросил свою винтовку и револьвер.
– Ruki wwerch, Gans! – крикнул мне усатый русский солдат, сопровождая свои слова угрожающим движением штыком своей винтовки. – Hände hoch! Schnell, schnell!
Я поспешил выполнить его указания, понятное мне и без слов. Да здравствует русский плен! По крайней мере, он значительно лучше, чем смерть за Гитлера, при том, что на моей совести остались бы смерти нескольких сотен белых женщин и детей, которые покрыли бы мое имя несмываемым позором.
Тут к советским солдатам стали подбегать спасенные нами люди, крича им что-то по-русски. Я вдруг увидел, как взгляды русских солдат, до того враждебные, вдруг переменились. Потом ко мне подошел офицер и спросил по-немецки:
– Кто вы такой, черт вас побери?
– Майор Второго Блумфонтейнского полка Южно-Африканского Союза Пит Гроббелаар, – ответил я. – Мы друзья. Мы переходим на вашу сторону.
– Ну, это мы еще посмотрим – какие вы друзья, – усмехнулся тот. – А вот за то, что вы спасли этих людей, большое вам спасибо.
– У нас есть еще один подарок вам, – сказал я и показал на Оттингера, которого держали двое моих ребят. – Эсэсовский гауптштурмфюрер, заместитель командира их части. Они из проштрафившихся охранников концлагерей. Командира, уж извините, я уже прикончил. Больно мерзким он был типом.
Русский офицер чуть улыбнулся и сказал:
– Идемте со мной, а ваших людей мы оставим пока вон там, под конвоем. Расскажете мне все по порядку, а мы пока доложим командованию обо всем случившемся.
Я тоже улыбнулся ему в ответ и показал рукой в сторону оставленных нами окопов:
– Господин офицер, обратите внимание на то, что участок фронта, где мы совсем недавно находились, в данный момент остался без его защитников. Нас там нет, а эсэсовцы мертвы. На вашем месте я не упустил бы такой шанс…
6 августа 1942 года, утро. Харьковский котел
К шестому августа, то есть где-то через месяц после начала генерального контрнаступления, Харьковский котел представлял собой неровную геометрическую фигуру, сторонами которой были следующие линии обороны: Мерефа-Змиев, где оборонялся 6-й румынский армейский корпус (корпусной генерал Корнелиу Дрангалина), Змиев-Чугуев – 51-й немецкий армейский корпус (генерал артиллерии Вальтер фон Зайдлиц-Курцбах), Чугуев-Липцы – 11-й немецкий армейский корпус (генерал пехоты Карл Штрекер), Липцы-поселок Малая Даниловка – 17-й немецкий армейский корпус (генерал пехоты Карл Холлидт), Малая Даниловка-Мерефа – 52-й немецкий армейский корпус
