– Нет, отец. Моё поведение в нашу последнюю встречу привело меня сюда. Я хочу извиниться за то, что сказал в Бригане. Я повёл себя глупо и жестоко, и мне очень стыдно за свои слова. И мне жаль, что я подверг опасности тебя, Таркина и всех обитателей Норвенда.
– Глупо, действительно. Я пытался тебя предупредить, но ты не захотел меня слушать. Твои нынешние проблемы – это последствия твоего поведения на… казни Анны.
– И последствия того, что у нас деспот на троне.
Норвенд нахмурился.
– С таким отношением… – выражение его лица смягчилось. – Но давай не будем снова двигаться по этой дороге. Твой брат рассказал мне, что ты подумываешь направиться в Питорию. Возможно, твой идеализм там принесёт тебе больше пользы.
– Возможно. По крайней мере, там, я надеюсь, никто не попытается меня убить за мой идеализм.
Тишина затянулась. Эмброуз не знал, что ещё сказать.
Возможно, ему больше нечего было сказать.
– Я должен идти. Чем дольше я тут остаюсь, тем большей опасности я вас подвергаю.
Его отец нахмурился.
– Ты хороший солдат, Эмброуз, и однажды ты станешь хорошим человеком. Помни: мир не стоит на месте. Возможно, однажды ты сможешь вернуться в Тарасент. Это твой дом, и, что бы ни случилось, ты по-прежнему мой сын.
И, к удивлению Эмброуза, его отец распахнул руки для объятия. Эмброуз подошёл к нему и стиснул в объятиях.
– Прощай. Помни, мы с твоим братом очень о тебе переживаем.
Эмброуз повернулся к Таркину и крепко обнял его, но Таркин лишь улыбнулся и оттолкнул его со словами:
– Тебе не нужно пока со мной прощаться. Я еду с тобой.
Таш
Дорнан, Питория
Таш вошла в таверну «Чёрная летучая мышь» и направилась к угловому столику, где в одиночестве восседал Грэвелл и поедал огромных размеров стейк. Рядом стояла большая пивная кружка. Таш остановилась на безопасном расстоянии, чтобы оценить его реакцию. Грэвелл, жуя, оглядел комнату, а затем перестал жевать. Его взгляд упёрся в неё, затем охотник пырнул вилкой стейк, затем принялся разрезать его с таким видом, словно отпиливал конечность.
Таш подумала, что это выглядит многообещающе: он не стал кричать и не метнул в неё нож.
Она бродила по задворкам ярмарки, давая Грэвеллу время остыть, но ей быстро стало скучно, и девушка осознала, что её шансы раздобыть прекрасные серые сапожки стремительно снизятся до нуля, если только она не помирится с Грэвеллом. Так что Таш пошла искать его сапоги и смогла достать один, который она зашвырнула в особенно вонючую выгребную яму. Второй сапог, который она бросила на дороге, исчез.
Таш медленно, словно к раненому медведю, приближалась к столу. Грэвелл действительно походил на медведя, правда не на раненого, а на злого. Девушка встала напротив него так, чтобы стол находился на достаточном расстоянии между ними, а прямо у неё за спиной была дверь из таверны. Грэвелл уставился на неё, сжав в кулаке нож, острие которого смотрело в сторону.
Таш протянула вещь, которую достала из выгребной ямы, и произнесла:
– Твой сапог.
Лицо охотника дёрнулось.
– Я искала другой сапог, но не смогла найти.
– К чёрту мои сапоги, где бутылка?
Грэвелл хлопнул рукой по столу, тарелка и стейк подскочили в воздух.
– Что?
– Не прикидывайся дурочкой.
– Но… ты хочешь сказать… бутылка с дымом?
– Не кричи об этом всему миру! А ты что думаешь, я имел в виду, бутылку пруки?
– Она пропала?
Грэвелл покачал головой.
– Я доверял тебе. Правда, доверял. Считал, что мы партнёры. Не думал, что ты меня обворуешь.
– Но я не воровала. Я бы не стала у тебя красть.
– Я и не знал, что ты лгунья или воровка.
– Я не лгунья и не воровка! У меня нет твоей… бутылки… нашей бутылки. Я забрала твои сапоги.
– Похоже, ты всё-таки воровка.
– Ну… это не то, что… Слушай, я забрала сапоги, потому что ты был несправедлив со мной, но я бы никогда не взяла дым, в смысле, бутылку. Ты же знаешь меня, Грэвелл. Я бы так не поступила.
– Я думал, что знаю тебя.
Таш придвинулась ближе к Грэвеллу.
– Бутылка пропала, пока ты гонялся за мной по бане?
Грэвелл не ответил ни «да», ни «нет», он просто злобно таращился на неё. Таш продолжила:
– Пожалуй, я знаю, что случилось. Пока ты гонялся за мной, кто-то пробрался в твои покои и украл дым.
– Или же ты забрала бутылку и теперь слишком напугана, чтобы признаться.
– Честно, Грэвелл, я её не брала.
– Кажется, честность не относится к числу твоих достоинств, милочка.
– Слушай, жди здесь, я схожу в баню и спрошу, не видели ли они кого-нибудь подозрительного.
Грэвелл фыркнул:
– Почему бы тебе не обратиться за помощью к шерифу, пока ты расследуешь исчезновение дыма?
– Ну, если кто-нибудь попробует продать дым, все будут знать, что мы единственные охотники на демонов здесь, так что…
– Так что все покупатели дыма такие честные, законопослушные граждане, что они в ту же секунду придут и расскажут мне об этом, – Грэвелл уставился на неё.
– Ну, они знают, что тебе лучше не переходить дорогу.
– Кто-то меня обокрал! Кто-то перешёл мне дорогу! Не знаю, кто, но когда я доберусь до него… или до неё… я, – и он снова впился ножом в стейк.
– Слушай, я поспрашиваю в округе. Кто-то должен что-то знать. Но ты же веришь, что я не брала дым, правда?
– Да, я тебе верю, – прорычал Грэвелл, – но эта бутылка пропала из-за твоих выходок, милочка. Принести мне имя человека, который забрал её, и я подумаю о том, чтобы простить тебя. – Грэвелл ткнул ножом в сторону девушки. – И лучше бы тебе выяснить это, иначе наше с тобой сотрудничество закончено.
Эдион
Дорнан, Питория
После того, как Грэвелл ушёл, Эдион расслабился и задремал в тёплой воде, которая никогда ещё не казалась такой чудесной. Он ощущал себя не просто чистым, но заново родившимся на свет. Зуб до сих пор побаливал и определённо шатался, но тело больше не саднило. Он бы ещё мог поверить в то, что виной всему горячая вода, но все ссадины и синяки пропали, и его кожа светилась и стала гладкой, словно кожа новорождённого младенца. «Одной горячей воде такое не под силу», – подумал он.
Эдион оделся в чистую, сухую одежду, укутал бутылку с дымом в свежее полотенце, а затем закрыл сверху своим кожаным камзолом. Засунув сверток под мышку и убедившись, что фиолетовое сияние не просачивается наружу, юноша вышел из бани. Если люди шерифа поймают его с демоническим дымом, его ждут серьёзные неприятности. Демонический дым был не просто жутко дорогим, но и незаконным, одно лишь обладание им сулило двадцать ударов кнутом и год каторжных работ.
Пока Эдион шёл, его беспокоил шатающийся зуб. Он обещал себе, что никогда больше не будет красть. Но для него воровство было не выбором, а… необходимостью. Необходимость
