– Звучит так, словно она беспокоилась за твою жизнь, – проворчал Себастьяно.
– Она считает тебя сердцеедом и не доверяет тебе.
Ответ был явно необдуманным, как я сообразила по его следующему замечанию.
– Неужели? – протянул он. – Почему же она тогда вообще отпустила тебя со мной?
– О, это… – я запнулась, ведь не могла же я выдать ему, что Мари надеялась получить какие-нибудь сведения о Ришелье. – Потому что я свободный человек и сама принимаю решения.
– Спасибо, что предупредила, – его лицо опять стало непроницаемым, словно мы и не целовались вовсе. Внезапно меня охватила тревога. Сейчас нельзя позволить ему пойти на попятный. Мы должны завтра вместе быть на мосту!
Но беспокойство еще не успело перерасти в панику, когда он, взяв мою руку, поднес ее к губам и поцеловал. Я затрепетала, ведь губы его, коснувшись моей руки, задержались там несколько дольше положенного.
– Спокойной ночи, прекрасная Анна. Завтра вечером я зайду за тобой перед нашей прогулкой.
– Д… да, – заикаясь, ответила я, приведенная поцелуем в полное замешательство. – То есть… э-э-э… когда?
– Я думал, и так понятно. Разумеется, когда взойдет луна.
Часть третья
День четвертый
Этой ночью я спала беспокойно, и сны перемежались кошмарами. Я опять бежала по темным, в клочьях тумана, улочкам, преследуемая кем-то опасным. Я все мчалась и мчалась и тем не менее никак не могла уйти от тени у меня за спиной. Всего несколько шагов отделяли от меня преследователя, сейчас он меня схватит! Задыхаясь, я подскочила в кровати и, потирая зудящий затылок, в панике оглядела комнату. На маленькой консоли на стене горел ночник. Своей элегантностью спальня производила какое-то неестественное впечатление. Дорогая лакированная мебель в восточном стиле придавала ей вид красавицы, к которой и подойти-то страшно. В комнатке под крышей мне нравилось больше. Но это не имело никакого значения, ведь я провела здесь последнюю ночь.
В затылке все еще зудело, это был плохой знак. Помедлив, я откинула одеяло и встала. С бьющимся сердцем я сперва подошла к окну и подергала ставни. Они были плотно закрыты. Беззвучно ступая босыми ногами по зеркальному паркету, я подошла к двери и приоткрыла ее – очень медленно, потому что сердце колотилось как сумасшедшее и зуд все не проходил. Там, снаружи, что-то было. Или кто-то. Как бы то ни было, мне грозила опасность. Я вздрогнула, в глубине темного коридора мне почудились какие-то звуки. Медленно высунув голову в приотворенную дверь, я прислушалась. Но ничего не происходило. Звуки – если вообще они были – больше не повторялись. Я снова закрыла дверь и для надежности заперла ее на щеколду. Кто его знает. В доме Мари жил не один десяток людей: лакеи, служанки, камеристки, кухарки и слуги для грубой работы. Если среди них кто-то и замышлял недоброе, вполне могло оказаться, что я выясню это, когда будет уже слишком поздно. На зуд в затылке в этом смысле полагаться не стоило. При скрытой угрозе он проявлялся далеко не всегда, а при непосредственной опасности часто включался слишком поздно, когда времени на какие-то меры предосторожности уже не оставалось.
В любом случае сейчас он прекратился. Видимо, это действительно была реакция на сон с преследованием. Тем не менее снова заснуть я долго не могла.
* * *Утром я, естественно, проснулась довольно поздно, позолоченные барочные часики на каминной полке показывали уже почти десять. Я лихорадочно стала собираться, чтобы выйти из дома. Предстояло еще много дел.
Мари и Анри в салоне пока не появлялись, поэтому, позавтракав на скорую руку в кухне, я сразу же ушла. Я надела одно из простых платьев, полученных от Эсперанцы, и мягкие кожаные туфли, в которых носиться по городу было гораздо удобнее, чем в шелковой обувке Мари. Дорогу я нашла без проблем, потому что за это время во всех направлениях уже знала какие-то точки, по которым могла ориентироваться. Серое каменное чудище – Бастилию. Тампль с возвышающимися над ним высокими башнями, который в Париже считали кварталом греха. Лувр и дворец Тюильри и, наконец, Сену и остров Сите с громадным собором.
Этим утром везде царило обычное оживление, весь город был на ногах. Его, казалось, прямо распирало от шумной деловитости. Я нигде не останавливалась, хотя иногда замедляла шаг. Например, когда проходила мимо женщины, которая у дверей своего дома ощипывала – еще живого! – гуся. Или рядом с мужчиной в железной маске, прикованным к позорному столбу.
Большинство улиц были грязными и заваленными отходами, но попадались и прекрасные уголки: где – цветущая живая изгородь из роз, где – волшебный колодец с мраморными стоками, а где – небольшой сад, похожий на парк.
Я пошла по мосту Нотр-Дам в надежде застать там Эсперанцу, но магазинчик масок был закрыт. Зато из парфюмерной лавки напротив на весь мост разносился масляный запах сирени. Батист, бывший муж Сесиль, стоя у откинутого прилавка, заметил меня, когда я проходила мимо. Сегодня на нем была канареечно-желтая бархатная жилетка, которая резко контрастировала со ставшим огненно-красным от смущения лицом. Сделав вид, будто его не заметила, я быстрым шагом прошла дальше.
На Рю Персе ставни комнаты Сесиль были еще закрыты, но дверь в дом стояла нараспашку, и старая консьержка, как и в прошлый раз сидевшая у входа на невысокой табуретке, впустила меня без всяких возражений. Мне пришлось долго стучать, выкрикивая свое имя, пока наконец раздалось глухое «заходи».
В квартире я тут же споткнулась о какой-то предмет на полу и едва успела ухватиться за основание кровати. Проникавший сквозь щели в ставнях свет не давал возможности как следует рассмотреть заваленную барахлом комнату. Моим глазам понадобилось несколько секунд, чтобы привыкнуть к такому освещению.
Сесиль села в кровати, заспанно щурясь.
– Чего тебе?
– Ах, я просто хотела… я хотела поблагодарить тебя за все.
Внезапно мне показалось, что еще раз прийти сюда – плохая идея. Было не похоже, что Сесиль обрадовалась. Я старалась не делать глубоких вдохов, потому что в комнате стоял дурманящий запах сирени.
