Передал мне «досточтимый» между делом еще и письмо «кое от кого», скорого ответа от меня не требующее, но к ознакомлению настоятельно рекомендуемое и, весьма возможно, имеющее некоторое отношение к моей судьбе. Что там – его не касается, это мое дело, а не его, но и от себя он мне не забыл напомнить, как архинужно и архиважно поскорее дать руднику нового мастера – и для клана Тарквиниев, и для меня лично…
Млять, ну и уродский же язык этот финикийский! Я и в устной-то речи на нем едва барахтаюсь, а уж в письме… Млять! Вот как прикажете понимать отдельные слова, когда без гласных и сами-то финикийцы расшифровывают их смысл лишь по всей фразе в целом? К счастью, Велия и сама прекрасно понимала, что без посторонней помощи мне ее послания не осилить, и то, что посторонних не касалось, было выражено лишь нам двоим понятными намеками. А самым прозрачным намеком как раз и был этот уродский язык письма – учи, остолоп, финикийский! Что ж, стимул у меня для этого, скажем прямо, есть нехилый. Деваха напоминала, что по весне снова наступит мореходный сезон, а значит – и восстановится сообщение Гадеса с Карфагеном, в котором живет кое-кто, чья воля будет решающей кое в чем, весьма немаловажном для нас. Следовательно, будет лучше, если к тому моменту я буду уже в Гадесе – имея за плечами достаточные заслуги перед кланом Тарквиниев и более-менее приемлемые познания хотя бы уж в финикийском. Ох, млять, кто бы спорил!
Давление на меня таким образом осуществлялось со всех сторон. Обложили, гады! Наши ведь тоже проболтались своим бабам, что торчим мы тут «из-за меня».
– Твоя малолетка там в шелках и пурпуре ходит, а мы тут – в дерюге! – бесилась Юлька. Насчет шелков она, естественно, здорово преувеличила, не говоря уж о пурпуре, а «дерюга» – это у нее, оказывается, самая тонкая из тканей, какую только смогли найти и приобрести для них с Наташкой ихние половины в Кордубе. Сравнили бы с тем, что носят крестьянки, да и простые горожанки тоже!
– Выбраться некуда, развлечений никаких, холодно, скучно! – ныла Наташка – не явно в мой адрес, но так, чтобы я наверняка услыхал. Ага, холодно ей! Нам бы в России такие холода!
Нирул ежедневно зубрил «Однажды осенью…», записав сей прикол на куске кожи иберийскими буквами, здорово напоминавшими гораздо более поздние германо-скандинавские руны. Слова он при этом коверкал так, не говоря уж об интонации, что мы покатывались, держась за животы.
– Сам ты, Макс, похабник, и аборигенов тому же учишь! – выговаривала мне Юлька. – Похабник и шарлатан!
– Ага, и еще какой! И ведь работает же, гы-гы! – весело скалился я.
Но в целом доставали они меня так, что следующего вояжа в Кордубу я ждал с нетерпением. Его я, кстати, совершал уже верхом на лошади, хоть и не лихачил. Но какую же истерику закатили бабы, когда «вдруг оказалось», что их опять никто не берет в город! И виноват во всех этих смертных грехах, конечно же, один наглый усатый тип, которого я иногда наблюдаю в зеркале! Угу, кто бы сомневался…
Получив от нас очередную партию слитков черной бронзы и услыхав, что над последним Нирул уже и «колдовал» сам, хоть и по «шпаргалке», Ремд просиял от счастья.
– Не затягивай с его экзаменом, – сказал он мне. – Как только будет готов – сразу посвящай в мастера. И сразу же гонца ко мне. Я дал тебе слово и сдержу его – ты будешь доволен наградой. И в Гадес к дяде я отпишу сразу же – ты догадываешься, о чем я буду писать? Я думаю, что и досточтимый Волний пожелает наградить тебя достойно – клан Тарквиниев не скупится для тех, кто оказывает ему важные услуги. Я и сейчас отпишу ему все в лучшем виде. Ты, кажется, хотел бы, чтобы и еще кое-кто получил кое-какие известия? Не ломай голову, я все устрою, хе-хе! Как у тебя с финикийским?
Ох, млять! Я-то по наивности полагал, что отвечу сейчас, что трудно, мол, но я стараюсь. Ага, хрен там! «Досточтимый» изверг вздумал меня проверить – спасибо хоть, что не в письменном виде! Я и сам прекрасно понимал, что изрекаемое мной лишь весьма отдаленно напоминает нормальную финикийскую речь – русских слов «для связки» в ней присутствовало до четверти. Ремд то морщил лоб, силясь понять, то от души хохотал. В конце концов, начав уже икать и утомившись от умственных усилий не меньше моего, он прекратил эту пытку и признал, что финикийский язык нелегок. Ну, в том смысле, что для начала это не так уж и плохо, надо полагать. Утешил меня начальник рудника, когда мы от него вышли:
– Ну подумай сам, Максим, зачем тебе нужен финикийский язык в турдетанской Кордубе? Ты видел здесь хоть одного финикийца, не говорящего и по-турдетански? И я тоже не встречал здесь таких ни единого! Кто стал бы утруждать себя этим, если бы это не требовалось для чего-то? Досточтимый Ремд зря ничего не делает!
Что ж, намек был вполне понятен, и это радовало. Еще больше нас порадовала обстановка на рынке. Самоцветы – не тот товар, который продается мешками. Результаты нашей прежней «аквамариновой интервенции» не успели еще полностью рассосаться, а нам было чем добавить еще, и цены на аквамарины мы подсбили дополнительно, снова пополнив свои заначки изумрудами. Само по себе это нам прибыли не принесло, даже немножко в минусе оказались, поскольку изумруды тоже все еще «помнили» несколько возросший спрос. Но зато аквамаринов закупили снова несколько больше прежнего – естественно, за счет тех первосортных, которые реально ни в какую плавку не пойдут. И снова веселились, обнаружив среди них «знакомцев».
Не подвел и отец Нирула. И пружины на восемь «пистолей», включая запасные, и восемь десятков болтов к ним, то бишь по десятку на «ствол», были готовы. Маловато, конечно, но большего было не успеть. Еще столько же обязательно будет готово к нашему следующему приезду, а пока – чем богаты, как говорится. В первый же день, пока мы с начальником рудника обтяпывали наши делишки, Нирул сам осуществил в отцовской кузнице окончательную
