— Смотри, как она светится! — проговорила Тамара, неподвижно глядя в пространство и держа руки на плечах Зои.
— Смотрю — и желто-холодное и змеино-скользкое ползет во внутренности моей с зелено-сверкающими глазами и, переворачиваясь, хохочет, и я слышу голос: «Желания неутолимые пылают в сердцах ваших и сколько ни упивайтесь восторгами с юношами в черном, огонь будет вас жечь и не погаснет». Вечной жаждой томлюсь я, Тамарочка. Груди мои уплывают в желаниях, жаром пышет красно-горючее из уст, а успокоения нет. Среди мигов блаженства я часто вздрагиваю: рисуется бездна и там бледная смерть…
Она снова стала смотреть в одну точку.
— Вон она, смотри же… могильным веет и желтым улыбается, умереть надо. Мы выпили вино восторгов в желаниях яда сладко-горючего, но смерть сторожит.
Теперь Тамаре казалось, что она ясно видит бледно-желтоватую фигуру, скользящую от одной колонны к другой, и ужас ее не сопровождался больше мыслью, что это ей только кажется, и чувством удивления: видела же она одновременно двух Леонидов и Медею, направившую в нее свой кинжал.
— Вижу, вижу, вижу — вот она! Слышишь ты, как желтеют в челюстях смех и щелканье?
— О-о! — воскликнула Зоя, холодея от ужаса и, благодаря внушению, слыша тихий, зловещий смех.
— Но, Зоичка, пойдем отсюда… Там ждут нас рабы желаний наших — мужчины, в одеждах черно-похоронных…
Между тем, Зоя стала смотреть на прежнее место в зале и, нахмурив брови и стиснув зубы так, что между губами виднелась их белая полоска, проговорила, покачивая головой:
— Мы тебя перехитрим, проклятый призрак смерти. Идем, Тамарочка, и потонем в блаженстве.
Тамара, глядя на нее, засмеялась жутким смехом и с расширившимися глазами выразительно произнесла:
— Мой демон на развеянных крыльях унесет нас в свой бездну, и смерть, сторожащую нас, опрокинет ударом крыла.
— Ха-ха-ха! — засмеялась Зоя больным смехом и вслед за этим холод ужаса снова охватил все ее существо: ей ясно послышался зловещий холодный хохот, пронесшийся под потолком.
— Тамарочка, она хохочет! — воскликнула Зоя, в испуге бросаясь на шею Тамары. — Бежим отсюда.
Обе они, не выпуская друг друга из объятий, побежали к двери.
* * *Из двери, за которой находилась маленькая комната, вышли Глафира и ее муж, высокий, толстый господин и Евгений Филиппович. Идя к середине залы, Глафира вдруг обернулась и сказала высокому человеку:
— Доктор, вы слышали?
— Все, от слова до слова.
— Согласитесь, это ужасно.
— Да, признаюсь, это почти полное безумие, выросшее на почве эротомании и веры в сверхъестественное. Давно это они?
— Ох, не знаю. Я вижу только, что их безумие растет с каждым днем.
— Эта красавица — кто она такая? — быстро спросил доктор, и видно было, как его глаза из-под стекол очков пытливо уставились на лицо Глафиры.
— Эта особа — армянка и очень загадочное существо, но я о ней знаю очень мало.
— Мне вот кажется, что она очень хитра, — сказал доктор.
— Не сомневаюсь, страшно коварна, — быстро отвечала Глафира, и видно было, что так говорить ей доставляет живейшую радость. Глядя уже на мужа, она продолжала: — Думаю я еще: кто эти две дамы-монахини, которые так часто бывают у сестры по ночам?
Илья Петрович, ничего не отвечая, пожал только плечами, и Глафира обратилась уже было снова к доктору, как вдруг Евгений Филиппович громко, озлобленно захохотал.
— Что с вами? — воскликнула Глафира.
Он продолжал хохотать, но уже беззвучным, больным смехом и его лицо было страшно искажено выражением отчаяния и озлобления — одновременно. Это был род какого-то нервного припадка. Видя, что на него все смотрят, он, вдруг перестав смеяться, поднялся, по лицу его текли слезы и, глядя на Глафиру, он тихо проговорил:
— Эти дамы изменяют свой пол, превращаясь в мужчин, как только наступает ночь… Злополучный я человек! Я должен все переносить, все терпеть, хотя в груди моей огонь и слезы. Я теряю всякое самолюбие и уже не знаю, что ужаснее: терпеть молча или кричать в чувстве моего бессильного бешенства.
Глафира быстро подошла к нему и, глядя на него с презрительным состраданием, тихо, но резко проговорила:
— Не будьте тряпкой, а мужчиной с волей и самолюбием. С Зоей надо уметь поступать решительно и смело, и пусть она поймет, что вы ее муж, а не соглядатай ее пороков.
— Зачем женился я на ней! — горестно воскликнул Евгений Филиппович, уклоняясь от ответа на слова Глафиры и, с выражением испуга в лице, отходя от нее в глубину залы.
— Тряпка! — резко проговорила Глафира, гневно топнув ногой.
Постояв на месте, она задумалась и вдруг с озабоченным видом обратилась к высокому господину:
— Доктор, я знаю, вы будете смеяться, и все-таки я решаюсь вам задать вопрос вот какой: уверены ли вы вполне, что в воздухе, в пространстве не существует никаких живых существ, невидимых глазами…
Она не окончила, так как доктор, нагнув голову и блистая стеклами своих очков, стал смотреть на нее с видом самой уничтожающей иронии, не считая нужным даже ответить ей что-нибудь на это.
— Глафирочка, — воскликнул ее супруг, — мне будет очень прискорбно, если и ты с твоим здоровым умом вступишь на путь мистицизма, в это болото, в котором увязло уже так много членов семьи несчастного старца Серафима.
Она слушала его с опущенной головой, но, когда он окончил, она вдруг подняла голову и лицо ее сделалось красным и злым.
— Ты очень упрям, надо согласиться, что упрям страшно, и за это я тебя обвиняю в том, в чем
