Это были как бы светящиеся контуры головы и рук человека. Согнутые руки упирались о дерево и между ними светилось кроткое, тонко очерченное лицо, и два блистающих глаза были устремлены в глаза старика.

— Видение ты! — в смертельном страхе и одновременно с этим в восторге воскликнул он, отступая назад.

— Смотри, мой сын, мертвый смотрит с вершины креста своего. О, о!.. Какой страшный свет в его глазах. Дух в эфирном облачении, что хочешь мне сказать? Ужас, ужас, что делал я в этой мрачной жизни. О, говори, замучил, истерзал тебя безумный, жалкий Серафим! Говори, или пусть трубы архангелов прозвучат надо мной проклятия.

Он ждал ответа, не отводя своих страшно смотрящих глаз от видения, и ответ этот был в глубине его самого. Там громко звучал голос терзающейся в оковах грехов, мятущейся совести, там звучала истина, но, так как дух старика был в волнении, по нервам пробегала сила, неведомая нам, то опять случилось то, что психиатры для удобства своего называют галлюцинацией: слова прозвучали с вершины креста.

— Да, жизнь моя была страдание <…> убит был я во цвете лет, но здесь, за гробом, вкушаю мир и радость, которые недоступны богачам земли под ношей их кровавого золота.

И светящаяся голова на вершине креста рассеялась, как столб крутящегося дыма.

Старик стоял неподвижно.

— Исчез!

Он бросился к сыну, положил руки на его плечи и, глядя на небо и на могилы, закачал головой.

— О, Леонид, небеса опустилися на землю и шепнули земле: подымайтесь, мертвые, из могил своих… Смотри!

В смятении обернувшись, он стал неподвижно смотреть на вершину небольшого креста, стоящего над маленькой могилой. Над крестом клубилось сияние и из него стал обрисовываться силуэт детской головки, с согнутыми ручками, положенными на вершину креста и подпирающими подбородок. Головка светилась бледным пламенем, губы кротко улыбались и голубой свет лился из глаз.

— Ребенок! — в трепете закричал старик и умолк <…>

Свет над крестом внезапно погас, как свеча, на которую дунул кто-то незримый. Колодников продолжал стоять и под глазами его и в углах рта конвульсивно бились какие-то больные нервы. Он поднял руки кверху и как-то простонал, глядя на небо <…>

Стоя с простертыми руками, он стал оборачиваться в разные стороны, глядя на могилы. Воля его теперь и обычный здравый ум были задавлены силами, кружившимися в нем, как огненные вихри, и силы эти, исходя из него, как неизвестные еще нам лучи, очерчивали линии вокруг его видений.

Куда он ни смотрел, всюду над могилами показывались призраки и исчезали. Он видел себя как бы перенесенным в иной мир, с иного рода явлениями, и в это время для него мир вещественный, все интересы его, и все, чем жил он, перестали существовать. Падая на колени, подымая руки кверху и глядя на небо, он закричал каким-то чужим голосом:

— О, громы небес, обрушьтесь на голову мою, и огненные вихри, подымите меня, и пусть гореть я буду, как живая свеча среди вселенной.

Леонид подошел к отцу, скрестил руки на груди и лицо его светилось радостью и любовью.

— Отец, верьте мне, что с этой минуты вы перешли из этого мира грехов и тления в иной светлый мир, и тысячи существ смотрят на вас с радостью и умилением.

В это время откуда-то из оврага поднялись два человека и, осторожно ступая, начали спускаться с вершины холма в поле. За ними шли управляющий и его сын. Все они весело и насмешливо улыбались. Пройдя некоторое расстояние, все остановились. Господин, высокий и толстый, с выпученным, круглым животом, на котором светилась цепь, и с очками на глазах, проговорил, обращаясь к Петру Ар-тамоновичу и его сыну:

— Ну-с, констатирую голый факт: оба безумны, отец и сын.

— Безусловно, — басом подтвердил другой господин, такой же толстый, как и первый, но гораздо ниже его.

Это были два психиатра, приглашенные из сумасшедшего дома.

— Теперь мы со спокойной совестью можем выдать желаемое вами свидетельство и посодействуем во всем остальном, — говорил высокий доктор-психиатр.

— Никакого сомнения: всего, что мы видели в эти дни, совершенно достаточно. Старик страдает бредовыми идеями, сопровождающимися галлюцинациями слуха и зрения.

Оба эскулапа быстро направились к дому, а Петр Арта-монович, радостно улыбаясь, проговорил, глядя на сына:

— Сыночек миленький, так ты на линии, значит, к денежкам, и будет он у нас под опекой, как мальчик.

— Не сомневаюсь я уже нисколько, — ответил сын.

— Ха-ха-ха! — весело рассмеялся управляющий, глядя на сына и любуясь им. — Не нарадуюсь, сыночек мой. Смотри! — воскликнул он, взглянув на вершину холма.

Колодников продолжал стоять на коленях с простертыми к небу руками и говорил:

— Клянусь душой бессмертной, все золото свое, все проклятое богатство я раздам несчастным беднякам.

— Ха-ха-ха-ха! — снова весело рассмеялся управляющий. — Двенадцать миллиончиков раздать. Ха-ха-ха-ха!