«“Познай самого себя”, — в этом вся мудрость, разгадка бытия, лестница, ведущая к Богу, и в этом же крест с распятым на нем змеем-искусителем. Это значит найти в себе Бога, слышать в себе его голос, знать, что начало мое от Бога и потому мое бытие началось не в этой жизни и не окончится с потерей ее. Все многоликое мироздание с его стихийным добром и злом заключено во мне, как в микрокосме. Я есмь необъятное в храмине тела, и в своем царстве я вижу бледные лики глядящих палящими очами из своей тьмы и кроткие нежнолюбивые лики, как в первобытном хаосе вселенной: поэтому я понимаю многообразное зло — оно смотрит из глубины моей, и многоликое добро: здесь во мне небо и ад. Теперь вот, глядя в себя, я ясно вижу все это».
Он остановился с опущенной вниз головой и глаза его смотрели вовнутрь себя. Он видел, или ему казалось, что он видит, лики демонов и ангелов, ведущих между собой борьбу и заключенных в его храме-духе и слышал голоса, исходящие из таинственных глубин его — голоса как бы его многообразных «я». Его сознательное «я», — функция его мозга — наблюдало, осматривало все находящееся в нем, критиковало, сомневалось, утверждало, но в нем не было ничего вещего, и всегда так бывало, что чем яснее оно мыслило, тем храм, заключавшийся в нем, все более распадался, превращаясь в иллюзию. Его сознательное «я», его ум были подобны часовому, стоящему на вершине башни: оно наблюдало, прислушивалось и подымало тревогу, как только в его царстве появлялись силы, которых оно не признавало. Тогда эти тайные силы скрывались его «я» опять ничего не видело, кроме башни — головы своей и крепости с миллионами электрических звонков-нервов — машины-тела. Дело обстояло иначе, когда часовой этот засыпал или когда он утрачивал свою бдительность и отказывался от своей роли наблюдателя и критика: тогда из глубин непознаваемого царства подымались вечные силы — дух, разум, голоса — маленький храм-человек начинал светиться изнутри сиянием вечного духа и его как бы подымали невидимые крылья. Внешним образом, физиологически, это выражалось подъемом, вибрированием всей его нервной системы.
Все это Леонид знал. Привыкнув всматриваться в себя, он знал, что в нем часто происходит как бы раздвоение личности, одна из которых Леонид № 1, другая — Леонид № 2. № 1 будничный, добрый человек, такой же простой смертный, как различные Иваны, Петры и др. Когда же где-то в глубине маленького храма-тела его подымались его непостижимые силы, внешний вид его сразу изменялся: обыкновенно согнутый стан выпрямлялся, голова высоко подымалась, из глаз сыпались лучи, и все это означало, что он, перестав быть будничным человеком № 1, преображался в человека со скрытыми в нем многообразными силами, в Леонида № 2. Всмотревшись в себя и подумав все это, он, точно сорвавшись с места, стал снова быстро ходить под влиянием нового импульса: мысли о том перевороте, который произошел в его отце; и Леонид № 2 рассуждал: «Он растет с каждым днем, освобождаясь от цепей жизни, от бремени своих суетных дел, от томившей его жажды скапливать горы золотой дряни. Все это сделал я силой духа… Участие к людям, понимание блаженства святости наполнили его сиянием небес, а новые мысли, оторвав его ум от пыли золота, несутся в вышину, как ласточки в голубую лазурь. Великие духи, охранители мои, благодарю вас, и вы, Клара и Медея, я знаю — с потустороннего мира вы протягивали мне и отцу моему руки помощи… Вы приподняли пред ним завесу того мира, и он понял, что его бытие — вечность, а эта жизнь в скорлупе тела — испытание, посылаемое нам великим Разумом, чтобы мы посреди пылающих страстей тела научились понимать, что сатана, создавший мир материальный, кроме неутолимой жажды и мук не дал нам ничего. Ведь мир этот гигантский обман и, живя здесь, мы научаемся понимать, что рай в нас самих. К вечному идеалу красоты и счастья стремимся мы все, но небо вечной радости здесь, в моей груди, как и там, за квадриллионы верст от мира, как на светилах Млечного пути, так и на Кресте Христа. Небо опрокинулось в душу мою и мысль моя может создать рай и посреди пламени костра… это вот понимает и чувствует отец мой. Золото его пропало и богатство его сгнило, но он не думает больше о нем. Он был связанным сатаной мира и со стоном в мучениях ползал по грудам сокровищ своих. Я расковал его цепи и освободил от бесов, живущих в нем. Теперь в душе его буря, но, как среди черных туч видно бывает небо, так и в душе его посреди раскаяния, укоров совести и сожаления, слышится радостный трепет ангельских крыльев. Я раскрыл перед ним завесу того мира…»
Леонид внезапно остановился. Посреди всех его переживаний его ум постоянно силился разрешить загадку: какие силы в нем порождали все эти явления, противоречащие всем известным в науке законам и имеющие такое сходство с кудесничеством или волшебством. Одно не оставляло в нем сомнения: силы эти исходили из него. В дальнейшем вопрос усложнялся, так как, по его мнению, одни духовные силы не могли действовать на мертвую материю.
Раздумывая теперь о всем этом, он вдруг вскричал под влиянием мысли, прошедшей в его уме:
— Мертвой материи не существует.
Постояв на месте, он снова быстро начал ходить и в уме его стали пробегать давно надуманные им мысли.
«Да, да, все вещественное живет своей особенной жизнью, дышит и сознает. Все видимое в природе состоит из одушевленных атомов. Демокрит, потом Декарт и другие доказывали, что это материальные атомы, но прав один Лейбниц: его атомы — монады, обладающие сознанием, психической жизнью и движущиеся, а я к тому же убежден, что они так же многообразны, как существа от насекомого до человека, что в одних телах, например в камне, их жизнь — полусон, в растениях они чувствуют, сознают и, благодаря присущей им Шопенгауэровской воле жизни, направляют рост дерева по пути его обыкновенного развития. Есть третий род монад, движение которых — вихри, пролетающие с быстротой мысли. Отсюда
