В те часы, когда он не думал о девочке, Донт вспоминал о Рите, и это было ничуть не лучше. Что безусловно привнесла в его жизнь девочка, так это понимание того, как сильно он хочет иметь ребенка. Его жена очень расстраивалась из-за того, что их брак оказался бездетным, но самого Донта это чувство настигло с опозданием, только сейчас.
На стене жилой комнаты над мастерской были размещены его любимые фотографии. Не в рамках, а просто пришпиленные кнопками. Сейчас он обводил их взглядом, пребывая в замешательстве. Существуют ли способы предотвращения беременности? Он знал, что существуют, но сомневался в их надежности. Кроме того, сам-то он хотел иметь детей… Рита недвусмысленно изложила свои взгляды на сей счет, и, хотя его это удивило – ведь он же видел ее привязанность к девочке, – Донт сознавал, что поступит неправильно, если попытается ее переубедить. У Риты были свои твердые принципы, и как раз это вызывало у него восхищение. Ожидать, что она поддастся его уговорам, было равносильно ожиданию, что она перестанет быть самой собой. Нет, она ни за что бы не изменилась – а это значило, что измениться должен был он.
Одну за другой он снял фотографии со стены, сверился со своим каталогом и распределил их по картотечным ящикам в мастерской. Забыть ее будет нелегко – он слишком долго всматривался в ее лицо, и такое «время выдержки» прочно зафиксировало ее образ в памяти. Даже личного общения с ней избежать не удастся, поскольку он был связан с историей девочки, частью которой была и Рита. Но он, по крайней мере, мог отказаться от встреч с ней наедине. И он решил, что больше не будет ее фотографировать. Он научит себя не любить ее.
Последствием этого мудрого решения стало то, что уже на следующее утро он передал мастерскую в ведение своего помощника, а сам взял фотокамеру, поднялся на «Коллодионе» вверх по реке и постучал в дверь ее дома.
Она встретила его слабой улыбкой:
– У вас есть новости о девочке?
– Нет. А вы что-нибудь о ней слышали?
– Нет.
Она была бледнее обычного, под глазами появились темные круги. Он выбрал для съемки ракурс в три четверти, оценил яркость света и решил, что двенадцати секунд выдержки будет достаточно. Рита села и приняла указанную им позу. Как всегда, она держалась очень естественно, не пытаясь что-то из себя изобразить. Ее взгляд был исполнен тоски. Должен был получиться великолепный портрет, передающий не только ее, но и его собственные чувства, однако Донт не ощущал обычного в таких случаях радостного предвкушения.
– Мне больно видеть вас такой печальной, – сказал он, вставляя в аппарат кассету с пластинкой.
– Да и у вас настроение не лучше, судя по всему, – ответила она.
Он нырнул под черное покрывало, открыл кассету и снял крышку с объектива. Никогда еще он не чувствовал себя таким несчастным во время работы.
Одна – он быстро присел, не позволив свету проникнуть в камеру.
Две – выскользнул из-под покрывала…
Три – обежал вокруг камеры…
Четыре – заключил Риту в объятия…
Пять – произнес: «Не плачьте, милая…»
Шесть – но его собственные щеки также намокли…
Семь – он поднял ее лицо навстречу своему…
Восемь – их губы нашли друг друга, но тут…
Девять – он вспомнил о фото и побежал…
Десять – обратно к камере…
Одиннадцать – нырнул под черное покрывало и…
Двенадцать – закрыл объектив.
Они отнесли фотопластинку на «Коллодион» и проявили ее в темной комнате. Потом оба мрачно воззрились на размытую фигуру Риты с наложением туманных пятен света и тени и намеком на какое-то призрачное, невещественное движение в кадре.
– Должно быть, это худшая из всех сделанных вами фотографий?
– Без сомнения.
И все же при красном свете им удалось разглядеть на снимке контуры своих объятий. Они не столько целовались, сколько прижимали губы к губам; это была не ласка, а торопливое соприкосновение. В одну и ту же секунду, словно по команде, они отстранились друг от друга.
– Я не в силах это выносить, – сказала она.
– Я тоже.
– Может, нам станет легче, если мы с вами не будем видеться?
Он постарался не уступить ей в честности:
– Думаю, да. В конечном счете.
– Что ж, тогда…
– …так мы и сделаем.
Больше сказать было нечего.
Она повернулась к выходу, и он открыл дверь каюты. В проходе она задержалась:
– А что там с визитом к Армстронгам?
– Каким визитом к Армстронгам?
– Я о фотосессии на их ферме. Я же записала это в ваш журнал. Во время ярмарки.
– А ведь девочка сейчас там.
Она кивнула:
– Возьмите меня с собой, Донт! Прошу вас! Мне просто необходимо с ней повидаться.
– А как же ваша работа?
– Оставлю на двери записку. Если кому-нибудь срочно понадоблюсь, они найдут меня у Армстронгов.
Девочка. Он уж думал, что больше ее не увидит, и вдруг выясняется, что у него запланирован выезд на ту самую ферме… Внезапно этот мир показался ему чуть менее невыносимым.
– Хорошо. Едем вместе.
Три пенса
«У нас еще будет возможность обсудить условия этого соглашения, – сказала Вогану фальшивая гадалка. – Я буду держать с вами связь». С той поры прошло уже шесть недель без каких-либо известий, но Воган знал, что рано или поздно это случится: удар будет нанесен. Посему он почти обрадовался, когда однажды за завтраком увидел перед собой на подносе конверт, подписанный незнакомым почерком. В письме назначалась встреча рано утром следующего дня в уединенном месте на берегу реки. Объявившись там в указанное время, Воган никого не застал и подумал, что прибыл первым. Но стоило ему остановиться на болотистой тропе, как из-за жидких кустов возникла фигура – худой человек в длинном и слишком широком для него пальто. Его лицо было скрыто полями низко надвинутой шляпы.
– Доброе утро, мистер Воган.
Голос тотчас же его выдал: это он выступал в роли гадалки.
– Что вам от меня нужно? – спросил Воган.
– Речь скорее о том, что нужно вам. Вы ведь хотите вернуть девочку? Вы и миссис Воган этого хотите?
Хелена в последние дни была на редкость спокойной. Казалось, она ждала ребенка с радостью и временами уже начинала строить какие-то планы, но прежнего оживления в ней не чувствовалось. Будущая жизнь и прошлые утраты сосуществовали в ней двумя половинками единого целого, и она несла свое горе и свою надежду с равным смирением.
Горевала не только Хелена. Воган тоже стосковался по девочке.
– Вы намекаете на то, что я еще могу ее вернуть? – уточнил он. – Но у Робина Армстронга есть свидетельница. Конечно, не самая авторитетная, учитывая ее род занятий, но, если я начну судебный процесс, вы опять меня легко переиграете.
– С ним можно договориться.
– Что вы этим хотите сказать? Что его можно склонить к продаже родной дочери?
– Родной… Может, оно и так. А может, и
