Молнии вспыхивают, сплетаются, плавят металл. Низвергается пламя, оставляя дыры в земле. Шквал огня с небес поглощает нацистов и их сломанного гиганта-манифа. Наступает катаклизм света и звука.
В конце концов им на смену приходят тишина и темнота.
В небе пусто. Смит ушла. Карты больше нет. Мокрые башни Нотр-Дама трясутся. Из поврежденных швов струйками брызжет уксус.
Там, где атаковали воображаемые марсиане, земля превратилась в стекло. Умирающие бьются в конвульсиях между ногами брекеровского манифа. Большая часть этих ног превратилась в пыль, мраморные ступни обуглились. Они не шевелятся. Они медленно утопают в пропитавшейся уксусом грязи.
Сэм бежит мимо изысканного трупа. Тот дрожит – он ранен, но держится на ногах. Она делает снимки, что-то трогает, тыкает дымящиеся останки. Ее камера – снова обычный фотоаппарат. Подбежав к покореженной машине, девушка без видимых усилий вырывает водительскую дверь и, не обращая внимания на труп водителя, роется внутри.
– Смотри, – подзывает она Тибо.
– Эй, поосторожнее, – предостерегает партизан.
Она выдирает дымящийся портфель из рук мужчины на пассажирском сиденье и приподнимает, чтобы Тибо увидел на нем букву «К». Она показывает что-то еще – что-то скрученное, с тремя сломанными ногами, похожее на раненого марсианина.
– Это проектор, – говорит Сэм, когда Тибо приближается.
Пассажир зажат в разбитой машине, раздавлен, его сотрясают спазмы, абсурдная пародия на усы фюрера испачкана в крови из носа. Он пытается говорить с водителем.
– Моррис, – произносит он на выдохе. – Моррис. Виолетта!
На водителе гестаповская мужская униформа, но на самом деле это женщина, широкоплечая и мускулистая, мертвая и окровавленная. Пассажир поворачивает голову, дрожа, и наблюдает за приближающимся изысканным трупом.
– Священник сбежал, – говорит Тибо, обращаясь к Сэм. Тот и впрямь удрал вместе с сообщником в штатском, воспользовавшись какой-то зловещей силой. – Сэм, это был сам Алеш! Епископ. Предатель.
Из внедорожника льется кровавый дым. Сэм вытаскивает из салона документы, какие-то грязные предметы, останки приборов.
– Ну, он убежал слишком быстро, – говорит она. – Многое бросил. – Сэм достает дымящийся контейнер с пленкой.
– Что вы устроили? – спрашивает Тибо. Он приседает на корточки рядом с пассажиром, который определенно умирает, но все равно глядит широко распахнутыми глазами на портфель, который забрала Сэм, на букву «К». – Вы теперь можете управлять манифами? Это и есть ваш план?
Мужчина хрипит и вяло отбивается, пока Тибо проверяет его карманы и находит документы.
– Это и есть ваш план, Эрнст? – продолжает Тибо. – Герр Кундт? – Сэм, услышав это имя, устремляет на умирающего пристальный взгляд. – Что такое План «Рот»?
Пассажир кашляет кровью.
– Sie kann es nicht stoppen… – говорит он. «Вы не сможете это остановить». Он даже улыбается. – Sie eine Prachtexemplar gestellt. – «Они сделали… что?»
– Образец, – переводит Сэм. – Хороший образец.
– Образец? – повторяет Тибо. – Чего именно?
Но мужчина в машине умирает.
Глава шестая
1941
Джек Парсонс был пьян. Сюрреалисты играли в игру. Он наблюдал за ними с кислым видом. Варо нарисовала змею, скрутившуюся внутри колесницы. Она нацарапала картинку за несколько секунд. Только Джек мог увидеть, что она рисует, с того места, где сидел.
– Allons-y[35], – сказала художница. Она подняла рисунок и повернула на секунду, чтобы показать Ламба, которая быстро нарисовала собственную версию. Ее она показала Ламу, а тот свой вариант – Иву Танги, и так далее. С каждым проблеском изначальный образ слабел, словно эхо, и свернувшаяся змея на колеснице превратилась в спираль посреди квадрата.
Такое легкомыслие вызывало у него отвращение. Вместе с тем, хоть Парсонс сам не понимал почему, он испытывал приятное волнение, наблюдая за происходящим.
Хозяева виллы играли в игры, шепча друг другу на ухо слова, которые можно было и не расслышать. Они играли в игры на внимание и игры, подвластные случайности. Они играли в игры, основанные на абсурде и непонимании. Фрай наблюдал с ласковым интересом; Мириам – с восхищением. Мэри Джейн курила в дверях, обнимая Раймона. Он излучал презрение.
Результатом игр становились странные фигуры и предложения, в которых не было смысла, но от этого пульс Парсонса еще немного ускорился. «Твори свою волю».
Сюрреалисты рисовали и прятали то, что рисовали, особым образом складывая бумагу. Они передавали работы друг другу, и каждый добавлял к невидимой фигуре что-то свое. Наблюдая, Парсонс выдохнул, и в этот же миг порыв ветра всколыхнул забытую картину в кроне дерева снаружи.
«Ух ты, – пришла поспешная мысль, когда они опять принялись передавать друг другу листы бумаги. Каждый нарисовал голову, спрятал ее и передал; каждый нарисовал тело и снова передал дальше; каждый нарисовал ноги или основание. – Ух ты, я понял. Я все понял».
Парсонс покачался в своем кресле. Он понял, в чем заключается связь между его Кохун, оккультисткой, герметисткой, знающей обходные пути этого мира, и Кохун, вхожей в круг, где главенствует суровый, но любезный Бретон. Связь между «Золотой зарей», животными и плеромой[36], с одной стороны, и женщиной, стремящейся к освобождению грез, – с другой.
Из пересечения в центре диаграммы Венна на него глядела подлинная Кохун.
Может быть, подумал он, в этот самый момент в пригороде угнетенного города, этого края из краев, в комнате, полной лишенных гражданства, в стране, откуда они хотели сбежать, – может быть, здесь, пока они играют в дурацкие игры, показывая кукиш виновным в массовых убийствах, может быть, машина, которую он построил, чтобы произвести расчеты, нужные для того, чтобы глиняный человек смог ходить, чтобы слова и цифры воплотились и вмешались в происходящее, обретет совсем другой источник силы. Силы, способной причинить нацистам немало хлопот.
– Я знаю одну игру, – сказал Парсонс.
Никто на него не посмотрел.
Он побежал наверх и вернулся со своими механизмами. Сюрреалисты уже затеяли новый раунд. Парсонс следил, как они рисуют, пока подключал провода к батареям и бормотал могущественные слова.
– Что это вы делаете? – спросил Фрай, наконец-то заметив его странно выглядящую машину. – Это искусство? – И он торжествующе взглянул на Мириам.
Сюрреалисты тем временем передавали друг другу рисунки.
– Точно, – сказал Джек. – Это самое настоящее произведение искусства. – Он повернул переключатели, проверил датчики. Разместил в нужных местах комнаты кристаллы, вакуумные трубки, кусочки бумаги. – Подождите секундочку. Всего одно мгновение. Не разворачивайте их!
Сюрреалисты слегка удивились, но сделали, как он просил. Джек затаил дыхание, кивнул и, подключив коробочку из дерева и металла в центре, повернул последний переключатель.
По комнате пронеслась волна помех. Бретон нахмурился, Ламба засмеялась, Варо показала зубы. Все посмотрели на Джека Парсонса.
А он ахнул, стоило им раскрыть свои бумаги, потому что уже понял, что собой представляет эта игра, как она работает, что за тайны скрывает. Художники разгладили листы, на которых нарисовали – без плана сотрудничества – невероятные вещи.
Эти фигуры не
