Изысканный труп их опережает. Он бросается налево, на мост Двойного денье, ведет их на ту сторону. Как будто сам Париж их провожает на остров, где высится Нотр-Дам.
С момента С-взрыва приземистые квадратные башни по обе стороны от его блистающего, как солнце, центрального окна превратились в промышленные силосные башни из грубо обработанного металла, высокие и пузатые. Из одной через неплотные швы просачивается кроваво-красный уксус: там, куда они попали, земля от него влажная, бродит, и в воздухе витает кислая вонь. Через окна из укрепленного стекла в другой видно, как клубится что-то густое, бледное. Говорят, это сперма. Тибо часто умолял небеса, чтобы эту башню разбомбили.
Теперь он ее едва замечает. Маниф ведет их направо, через заросшие, одичалые сады позади церкви, но там, на самой дальней оконечности островка, оказывается, что мост Архиепархии, уходящий обратно на южную сторону, и маленький мост, ведущий к соседнему острову Сен-Луи, оба исчезли. Остался только щебень в реке. Это ловушка, бежать некуда.
Они поворачиваются. Грязь под ногами дрожит.
– Нас обнаружили, – говорит Тибо.
Из темноты у контрфорсов Нотр-Дам выходит ужасное существо.
– Господи… – Сэм поднимает камеру. В охватившем ее страхе есть что-то благоговейное. Тибо кричит без слов при виде того, что к ним приближается.
Ходячий осколок, огромный белый кусок чего-то сломанного.
Арийские крепкие ноги, мускулистые, как это заведено в Рейхе, топчут пыль. На высоте третьего этажа – талия, над которой останки сломанного торса, массивная обезглавленная развалина. Правая сторона – осыпающийся каменный склон, левая – кусок туловища вплоть до подмышки, где еще болтается обрубок бицепса.
У ног существа суетятся солдаты Вермахта и эсэсовцы. В облаке дыма цвета коросты появляется знакомый внедорожник.
– Это что за чертовщина? – кричит Тибо. «План “Рот”»? – думает он. Этот осколок громадной статуи – и есть проект нацистов?
– Не чертовщина, – отвечает Сэм. – Это маниф. Брекеровский.
– Брекер?! – кричит Тибо. – Как они заставили эту штуку ожить?
Громадные, китчевые, старомодные мраморные изваяния Арно Брекера таращатся пустыми глазами, воплощая собой лишь жалкое подобие мастерства. Эти слащавые сверхчеловеки даже в Париже упорно не желали оживать – по крайней мере, так думал Тибо. Но теперь мраморные ноги топают все ближе.
Когда-то это был человек из белого мрамора, выше церкви, хлопающий в каменные ладоши; теперь он треснул и раскололся, одна половина пропала, другая все еще передвигается. Может ли умереть живое произведение искусства? А способно ли оно жить, прежде чем умрет?
– Они его снова подняли, – шепчет Сэм.
– Снова?
Щелчок затвора. Останки брекеровского манифа пошатываются, как будто от этого звука их ударило мощным порывом ветра. Существо взмахивает обрубком руки, восстанавливает равновесие и продолжает приближаться, выворачивая деревья с корнями. Оно переходит на бег.
Солдаты бегут следом с винтовками наготове. Пыхтит внедорожник. В нем водитель, которого они уже видели, и мужчина в полном церковном облачении, а еще – двое в штатском. На этот раз Тибо видит лицо священника – обрюзгшее, в морщинах, порочное – и узнает его по сводкам новостей, по плакатам.
– Алеш! – кричит он. Это Алеш собственной персоной. Священник-вероотступник, глава городской демонической церкви.
Пехотинцы бегут на Тибо, Сэм и изысканный труп. Сломанный нацистский маниф топает следом.
Тибо стреляет без толку. Каменная нога поднимается, демонстрируя каменную ступню. Тупо уставившись на нее, партизан понимает, что этот маниф выглядит наиболее живым именно в таком ракурсе, потому что на подошве множество складок, бородавок, мозолей. Ступня опускается. Тибо прыгает, заимствуя отвагу у пижамы. Рубашка надувается, как парашют, грязная ткань хлопает на ветру. Пули попадают в него, но хло́пок затвердевает и превращается в броню.
Он стреляет на лету, но не в разбитого манифа, а мимо, поверх голов пехотинцев – по внедорожнику, который держится позади. Водитель дергается, из его рта хлещет кровь, машину заносит, и в тот же миг изысканный труп каким-то образом хватает Тибо и утаскивает прочь от опасности так быстро, что дух вон. Маниф пыхтит, и два ближайших солдата с воплем складываются, превращаясь в ничто, а вместо них на прежнем месте остаются только их карандашные наброски. Тибо видит, как внедорожник несется, разбрасывая землю, и с ужасным скрежетом металла врезается в стену собора.
Брекеровские ноги бегут и с размаха бьют изысканный труп в самую сердцевину его скомпонованного из частей тела. Сюрреалистический маниф сильно шатается, качается, и от него отваливаются куски. В черном небе что-то вертится.
Сэм прячется за выступом стены, перестрелка и всплески гестаповской магии не дают ей покинуть убежище. Она опять нацеливает камеру, и Тибо видит, как из объектива в солдат ударяет струя дурной энергии. Сэм делает снимок и отшвыривает противников прочь. Она фотографирует и брекеровские ноги, но они успевают подготовиться к удару – и бросаются к ней.
С внезапной холодной отстраненностью наблюдая за тем, как сломанный брекеровский маниф выдерживает натиск, как оставшиеся солдаты бросаются в атаку, Тибо понимает, что, несмотря на неведомую силу, которую Сэм направляет с помощью линз своего фотоаппарата, несмотря на безмолвную поддержку изысканного трупа, они проиграют эту битву.
Он достает из кармана марсельскую карту. И разыгрывает ее.
Сирена замочных скважин обретает плоть. Между Тибо и солдатами и огромным нацистским манифом появляется ясноглазая женщина в опрятном, но старомодном наряде. Она не похожа на человека. Линии ее фигуры не имеют ничего общего с материей.
Она что-то бормочет. Тибо видит перед собой образ Элен Смит, экстрасенса, умершей двадцать лет назад и воплощенной в карте, глоссолального[34] медиума странного, воображаемого Марса. Память Смит почтили, наделив ее обликом новую карту в новой колоде, сотворив ее аватару. Замочные скважины – масть, символизирующая знание. Сирена что-то пишет в воздухе пальцем. Светящиеся буквы не принадлежат ни к одному из земных алфавитов.
Немецкие пули отскакивают от нее, словно капли дождя. Буквы, которые пишет Смит, потрескивают, и в небе начинается движение. Ночные тучи клубятся. Спускается, надвигается пламенеющий круг – греза воплощенной грезы, маниф, сотворенный манифом, призванный чарами Смит дисковидный марсианский корабль.
За внезапно замершими мраморными ногами Тибо видит священника и другого человека, которые выбираются, спотыкаясь, из дымящейся машины. Они отступают, поддерживая друг друга, все дальше и дальше, и он не может прицелиться, они уходят от него, за пределы его поля зрения. Тибо все равно стреляет, однако он не может сосредоточиться, потому что Смит-из-колоды призывает все новые марсианские корабли и самих
