Глава 7. 2027 год

Когда Клара ползла по-пластунски по полу студии, не беспокоясь о чистоте любимого комбинезона и не обращая внимания на жалкий писк рации в кармане, в голове проносились неведомые ей ранее мысли и образы.

Мало того что ей как-то мгновенно стало совершенно ясно, что за этого мужчину на троне она легко могла бы отдать собственную жизнь или отнять чужую, но помимо этой внезапно вспыхнувшей смеси любви и решимости она испытывала и еще кое-что.

Ей вдруг представилось, что она древняя язычница, распластанная не перед телевизионной сценой, а перед гигантским приапическим идолом.

То есть не то чтобы она поняла, что именно это есть Приап, но ей представился очень чувственный идол с гипертрофированным половым органом – вот ассоциация и сработала.

Вокруг ползли другие верующие – в экстазе и надежде, что после сегодняшних оргий их ожидает воистину урожайный и легкий во всех отношениях год.

Это были зрители из студии, но Клара нынче видела их преображенными – полуголыми, а то и совсем голыми, вымазанными краской и виноградным соком.

Они ползли, не считаясь с маршрутами соседей, а потому часто наползали друг на друга и с визгом давили друг друга, не желая уступить место поближе к божеству.

Сама же совершенно преображенная экстазом Клара почему-то в некой части своего сознания сохраняла трезвость рассуждений. И вот там, в этом не замутненном страстью уголке, она анализировала – словно со стороны – происходившее в них и в ней, пыталась найти этому правильное имя.

«Нет, мы все-таки совершенно не изменились за тысячелетия, – думала она. – И никакая эволюция не в состоянии вписать в наши мозги новую строку, которая бы стерла старые генетические импульсы и освободила бы нас от сладостной жажды поклонения и рабства.

Нет, мы все остаемся язычниками, нам только дай чему-нибудь присягнуть, а мы и рады. Мы не можем избавиться от желания полностью подчиниться чужой воле, неотделимой частицей влиться в оргиастическую толпу и вместе с нею рыдать и плакать, бичевать себя и совокупляться со всеми подряд, быть отданными в жертву или приносить в кровавую жертву других».

И Кларе представился древний, отполированный массовым употреблением, лоснящийся от пролитого на него жира камень, на который возлагают связанных мужчин и женщин, чтобы по очереди перерезать им горло и вырезать еще пульсирующие сердца.

И это жуткое зрелище в данный момент не пугало Клару, а казалось таким сладким, как ничто другое, когда-либо испытанное ею в этой жизни. И она хотела бы сейчас оказаться рядом с этим камнем, и смотреть, как умирают другие язычники, и чувствовать брызги свежей крови на собственном лице.

Это было наваждение, как будто воздух телевизионной студии смешали с каким-то вредоносным газом убийственной силы. Как будто в легких каждого, кто находился там, кто-то танцевал пляску святого Витта. Как будто над ними сейчас ставили какой-то жуткий психологический эксперимент.

Ну что ж, что-то в этом роде там и происходило. Только без всяких газов или иных психотропных средств. Просто в каждом человеке (и это сейчас осознавала Клара) есть естественная порция безумия, которая с удовольствием выплеснется наружу и заразит собою весь мозг, если только услышит зов такой же частицы в другом человеке, а лучше во множестве человек, собранных в одном месте в один час.

И тогда слепленная внутренним безумием, помноженным на сто, тысячу или десятки тысяч порций, толпа пойдет за кем угодно, куда угодно и на что угодно.

Она пойдет бить печально известные витрины Хрустальной ночи. Она пойдет расстреливать невинных, добровольно раздевшихся догола и легших в ими же выкопанный ров. Она пойдет резать пациентов детской психбольницы, как будто эти одутловатые круглоглазые существа хоть чем-то опасны и хоть раз кому-то пожелали зла. Они будут улюлюкать, наблюдая за качанием по ветру мгновение назад задохнувшихся висельников, за стонами истекающих кровью быков и тореро, за последним горловым бульканьем исполосованных мечами гладиаторов, за треском суставов разорванных на дыбе сектантов.

Нет ничего опаснее толпы. Разве что ее лидер.

Нет ничего прекраснее толпы. Разве что ее лидер.

И о том и о другом думала сейчас Клара и была в восторге от своей причастности разыгравшейся в телестудии мистерии. И вместе с тем эгоистично желала быть выделенной из толпы, замеченной мужчиной на подиуме и поднятой им до себя, избранной для сакрального действа или хотя бы для помощи в зашнуровывании ботинок.

Она бы сейчас сделала по его приказу все что угодно. Разделась бы донага, вскрыла бы себе вены, проглотила бы яд.

А он смотрел на все это безумство со своего трона и, кажется, спрашивал себя: рад, мол, я или не рад?

Впрочем, кто Клара такая, чтобы сметь анализировать возможные мысли только что обретенного ею божества?

Лишь бы только быть рядом с ним, лишь бы лицезреть. А если удастся дотронуться, перемолвиться словом, разделить вдыхаемый им воздух одних помещений – чего же еще можно пожелать?!

А рация в кармане все пищит и пищит – это охрана и техперсонал студии пытаются дозвониться до нее и спросить, что делать, как остановить охватившее зал безумие.

Ведь эти неистовствующие люди крушат декорации, рвут в клочья занавесы, ломают скамейки. Судя по всему, в зале есть и жертвы, затоптанные толпой.

Охрана вызвала «скорую помощь», но санитарам не протиснуться в зал – их снесет волной человеческого экстаза.

Может быть, стоит погасить в зале свет и тогда охваченные безумием зрители успокоятся? Или вызвать пожарных, чтобы они как следует полили бесчинствующих из шлангов. Да, пожалуй, острые беспощадные струи холодной воды – это именно то, что надо.

Но распоряжается-то здесь всем Клара.

А Клара не слышит писк своей рации. Она вообще ничего не слышит, кроме собственной крови, стучащей в висках. Кровь гораздо громче безумного воя превращенных сидящим на троне в толпу оборотней и упырей.

И что же их так завело?

Чудо.

Данное в ощущении глазами, ушами, носами, пальцами чудо.

Чудо, брошенное неверящим в него, как кость голодным псам – рвите, убивайте друг друга в соперничестве за неожиданное лакомство.

Чудо, ворвавшееся в серую жизнь и расцветившее ее внезапным фейерверком ярких огней.

Чудо, скормленное дистрофикам с маленькими желудками, которые теперь блюют восторгом и жаждут повторения трапезы.

Клара и не думала, что она сама так падка на чудеса.

А может быть, не просто на чудеса,