Этот вопрос Дастин задает себе уже несколько дней, и кажется ему, что ответ положительный. Что он, да, готов расстаться с этой жизнью и даже без особых сожалений.
Да и о чем жалеть?
Обитает он уже давно совсем один.
Единственная дочь, по счастью, вышла замуж за границу.
Он и не слышал о ней ничего последние несколько лет, и, стало быть, можно надеяться, что и она не услышит о его неожиданной кончине.
А если и услышит, что ж – всем детям рано или поздно приходится оплакивать стариков.
Они, конечно, про него наговорят всяких ужасов.
Что предатель и враг.
Но ему все равно.
Кто в такое поверит, такие ему все равно безразличны. А те, кто дорог, имеют обыкновение судить о близких самостоятельно, а не с подсказкой ведущих новостей.
Да, кстати, новости-то уже давно закончились, а он еще не справился со своей работой.
«Сконцентрируйся, дружок!» – мысленно велит он самому себе.
Потому что только этого ему сейчас не хватает: быть признанным в потере профпригодности и отправиться на пенсию прямо накануне выпавшей ему на долю тайной миссии.
Очень важной миссии, кстати.
Потому что Кирочка права: наверняка в этой стране есть много людей, которые все еще мечтают о правде и только и ждут сигнала к действию.
С другой стороны (вот еще один аргумент против его самоотверженного героизма), такие люди ведь, скорее всего, не смотрят телевизор. Потому что зачем же им его включать в ожидании правды, если уже всем давно известно, что телевидение – первая инстанция, подвергнутая жесткой цензуре.
И значит, вся эта их «грандиозная» акция может оказаться совершенно бессмысленной. Покорные начальстволюбивые граждане не вникнут в суть чудовищного шоу, разыгранного мнимым Богом, а он ни за что взойдет на эшафот.
И Кирочка, и ее парень тоже погибнут зря.
Так нужно ли?
Так нужно ли?
Но когда он был еще маленьким, его мама, любительница фильмов с участием Дастина Хоффмана, любила повторять, что даже наедине с самим собой, даже запертый в малюсенькой комнате без окон, человек должен представлять себя стоящим на сцене перед полным залом и в разговоре с собственной совестью ни сфальшивить ни на йоту.
Более того, диалогов с этой самой совестью и быть не должно, потому что в амплуа порядочного человека в данном случае предусмотрены только монологи. Чтобы нечего и возразить было. Чтобы и вопросов о нравственных принципах не возникало.
Поэтому он никогда не обманывал маму. И если приготовленная ею тыквенная каша была невкусной, он так и говорил. Говорил, а потом все равно старался доесть.
И если школьный учитель оказывался дураком, он тоже об этом маме так и говорил. И она прощала ему плохие отметки и дисциплинарные замечания в дневнике.
Самое главное, что правда ему всегда легко давалась.
А вот сейчас что-то трудновато приходится.
И не потому, что придется умирать – это-то ведь в любом случае неизбежно. А потому что не знает он, найдется ли среди миллионов телезрителей хоть одна еще такая мама, которая учит своих мальчиков не фальшивить среди голых стен, не имеющих ушей.
В студию начинают сползаться жизнерадостные спортсмены, и Дастину пора отвлечься от своих мыслей и закончить работу.
Только почему-то, глядя на то, как они рассаживаются вокруг стола, по команде сплевывают жвачку в подставленную продюсером салфетку и поправляют повязанные чужой рукой галстуки, он совершенно успокаивается и понимает, что на самом деле решение уже принято и что он обязательно запустит в эфир эту пленку с чужими мозгами. Потому что пора уже сделать на этом канале хоть что-то стоящее.
И публика в зале его подсознания одобрительно свищет и поднимает большие пальцы. Ведь не каждый день толстые пожилые дяди столь достоверно играют принцев датских.
Глава 18
Группа могильщиков с лопатами вышагивала нестройно. Так что уже по тому, как они шли по пыльной дороге, можно было сделать вывод, что работать им совсем не хотелось.
И не потому, что их отвращало само ремесло. В конце концов они люди привычные, да и заработать человеку с огромным номером на кладбище проще, чем в других местах.
Тогда откуда же эта вялость и это постоянное сплевывание под ноги, выражающее крайнюю степень пренебрежения к тому, что их ожидает?
А дело в том, что сегодня им велено не закапывать покойников, а выкапывать, и это, надо признать, совсем не одно и то же.
И пусть для выполнения обеих целей нужно совершить приблизительно равное количество взмахов лопатой, однако лопата сегодня будет намного тяжелее, потому что на ней гирей повиснет встревоженная совесть.
Да оно и понятно: не покой даруем нынче бренным оболочкам упорхнувших душ, а тревожим давнишний сон их полуистлевших останков.
– И кому это такое в голову могло прийти? – возмущался самый коренастый из могильщиков.
– А тебе-то что? Ты знай копай, а вопросов не задавай, – отвечал самый тощий.
– А то, что я бы не хотел, чтобы меня когда-нибудь вышвырнули из могилы.
– Тогда-то тебе не все равно, что ли, будет?
– А кто знает, все равно или не все равно? Поживем – увидим.
– Ты хотел сказать: помрем – увидим, – ухмыльнулся третий, не худой и не толстый.
– Хоть бы и так, – ответил коренастый.
– Вообще-то Степан прав, – согласился не худой и не толстый, чуть ли не впервые назвав коренастого по имени. – Не по-божески это – мертвяков беспокоить.
– Во-во, – согласился Степан. – И я о том же.
– Но, с другой стороны, – судя по всему, не худой и нетолстый был философом, – о живых тоже надо думать. И если правительство решило кладбище сносить, чтобы людям хаты строить, что ж тут можно возразить?
– Ха, – усмехнулся и в очередной раз сплюнул Степан. – А ты бы хотел на бывшем кладбище жить?
И все трое замолчали ненадолго, представляя мрачный дом, в котором завывает по углам. А что там завывает: ветер или хор изгнанных из земли упырей – кто ж разберет?
– Нет, не хотел бы я там жить, – подвел итог своих размышлений не худой и не толстый.
– Да они и не будут знать, где квартиры купили, – встрял тощий. – Тут все расчистят, домов понастроят, деревьев насадят – и будет район, как и все остальные.
– Все равно жутко.
– Тебе-то что? Вот, дошли уже. Давай начинай копать.
Перед ними выстроились скособоченные памятники с размытыми дождями буквами имен и выгоревшими на солнце фотографиями. Рядом наблюдался и экскаватор, на него сегодня вся надежда – выкорчевывать памятники и цементные покрытия могил.
– А камни эти куда девать? – задумался тощий.
– Камни – в отдельную кучу, в оборот пойдут.
– Эй ты, в кабине, – крикнул Степан водителю экскаватора. – Готов, что ли?
– Вас ждал, – прокричал тот в ответ.
– И скольких нам сегодня надо обработать? – мрачно поинтересовался тощий.
– Как пойдет, – ответил не худой и не толстый и воткнул лопату в землю, помогая ногой.
Первый извлеченный из земли на свет божий покойник никому из них не понравился.
– Что ж, это с нами со всеми будет, – констатировал
