А ведь сейчас ему вставать и читать доклад. Только сможет ли он подняться? Не рухнет ли обратно в кресло, которое засасывает его в себя, душит – вот-вот убьет и переварит?

Президент смотрит на него пристально. Этим своим взглядом, проникающим в кишки и даже в самый затемненный и секретный уголок души, в котором мелким рыжим тараканом затаилась совесть.

Президент тоже знает.

Но его-то это знание не заставляет сутулиться и не вдавливает в кресло. Магнитное поле тайны не властно над президентом, наоборот – лишь придает его осанке еще большую прямоту, будто главу правительства насадили на вертел, но не для прожаривания, а для пущей выправки.

Глаза министра здравоохранения юркают по залу заседания, как маленькие серые мышки, подбирающие крохи в непосредственной близости от кота. И вдруг оказывается, что это заразно. Что чужие глаза от этого тоже быстро превращаются в мышей. Только они не сбиваются в стайки, а охотятся недружно: каждая сама по себе, на свой страх и риск, с писком и угрожающим поблескиванием остреньких зубов – другим для острастки.

В зале душно, но министру холодно. И он точно знает, что холодным липким потом скоро покроются и остальные.

Пока еще их костюмы безупречны. Но еще час, и они начнут слабо смердеть и оплывать, вопреки утюжке и крахмалу.

– Приступим, – предлагает президент, вдоволь наигравшийся в гляделки. – У нашего министра здравоохранения есть для нас интересная информация.

Усилием воли министр отрывает тяжелый зад от мягкой кожи. Колени все-таки предательски дрожат, и ему приходится наклониться вперед и опереться о стол.

Он должен объявить коллегам о результатах начатого в стране глобального медицинского эксперимента – о вакцине послушания.

Пока она опробована только на детях, но министерство получило приказ вколоть чудодейственный раствор первой группе взрослых людей. Группе добровольцев, из которых пока еще никто не знает, что избран быть таковым.

Никто, кроме министра здравоохранения, которому и стол не помогает держаться ровно.

И министр транспорта, сидящий в непосредственной близости от коллеги-докладчика, с ужасом отодвигается подальше, опасаясь падения нетвердо стоящей на ногах внушительной туши.

Если бы министр транспорта знал, что именно спрятано у министра здравоохранения в блестящем металлическом контейнере, он бы не отодвигался, а бежал сломя голову.

Но ему некуда бежать. Двери зала заседания охраняются, а президент смотрит особенно безжалостно. И вертел президентской воли невозможно согнуть или сломать. И значит, спасения нет.

Но это все еще пока неактуально. Все еще просто слушают доклад.

О детях. О поразительных показателях. О новом типе человека, рожденного обычным способом, но улучшенного производственным. О прогнозах социологов. О новых возможностях для лабораторных исследований (тут министр обороны просит уточнений, и министр здравоохранения углубляется в детали потенциальных исследований, вроде следующего: будет ли непривитый ребенок, рожденный привитыми родителями, лишен воли как продукт их воспитания и влияния среды или он не будет автоматически послушным благодаря генетике и врожденным инстинктам).

Президент наблюдает за ходом совещания молча, пригвождая взглядом к креслам каждого министра по очереди, не минуя никого.

– А как именно работает эта вакцина? – осмеливается уточнить министр внутренних дел.

– Подавляет область головного мозга, ответственную за волеизъявление, – отвечает министр здравоохранения.

– Но если человек ничего не хочет, то он не способен порождать новые идеи. Не отразится ли вакцинация на технологиях страны? На прогрессе? Ведь без воли к познанию и творчеству изобретатели не смогут изобретать.

– Все, что надо, в этом мире уже изобрели, – вмешивается президент.

– А иностранные державы? Конкуренты? – не сдается министр внутренних дел. – Они обскачут нас в технологиях и подчинят себе. Или мы убедим в пользе этих прививок все человечество?

– Не всегда надо действовать убеждением, – загадочно комментирует это предположение президент.

– Или надо будет всегда оставлять контрольную группу непривитых людей, – подает голос министр туризма. – Из их среды и будут происходить изобретатели и иные стимуляторы прогресса.

– Это исключено, – отвечает президент. – Такие люди обязательно захотят устроить революцию.

На некоторое время в зале воцаряется тишина, а потом министр культуры задает роковой вопрос:

– И когда ожидается начало глобальной вакцинации страны?

– Прямо сейчас, – отвечает президент и кивает министру здравоохранения.

Тот пошатывается.

Час металлического контейнера пробил.

– Взрослыми добровольцами, которые первыми опробуют на себе вакцину, будете вы, – объявляет президент.

Министры леденеют.

– Согласитесь, это самый гуманный способ, – обрушивает на них президент горячую и циничную проповедь. – Мы ведь еще не знаем, как вакцина действует на сформировавшийся мозг. Нет ли у нее каких-нибудь неожиданных побочных эффектов. Так разве мы можем опробовать ее на рядовых гражданах? Мы, давшие обет служить своему народу! Нет, мы рискнем сами. И сделаем это прямо сейчас.

– Но как же? – ужасается трепещущий министр связи. – Вот так, без подготовки? Не поставив в известность семью?

– Разве служение Родине не требует ежесекундной готовности к самопожертвованию? – выражает удивление президент, причем с такой интонацией, которая обычно требует приподнятой брови. Но бровь президента при этом, как обычно, не приподнимается.

Министр здравоохранения наконец достал и раскрыл свой контейнер. Там лежали наполненные прозрачной жидкостью шприцы.

Остальные министры уже впали в панику, и воздух в зале сгустился от спонтанных испарений их тел.

Подставить свое плечо означает перестать быть собой. Таким, каким привык быть.

Не мечтать о том, о чем мечталось еще за завтраком и по пути в здание правительства. Не желать того, на что было брошено столько усилий и что уже брезжит на горизонте.

Не хотеть вообще. Или все-таки чего-то хотеть? Еды? Напитков? Женщин?

«А если больше уже никогда не встанет ни на одну красотку?» – думает кто-то.

«А у меня и так уже давно не стоит», – думает кто-то другой, не то в качестве мысленного ответа на чужой посыл, не то ради самоутешения.

«И больше не захочется пользоваться накопленными деньгами?»

«А мы новую спальню купили. Из мраморного дерева. Так что же это получается: душа уже не будет радоваться игре красок редкой древесины?»

«Хочу домой!»

«Хочу в туалет!»

«А может, отпроситься и сбежать?»

Шприцы поблескивают и кажутся неотвратимыми.

И в каждом – эликсир духовного скопчества.

А вообще: можно ли жить дальше без воли?

Или какая-то воля все-таки останется?

«Что же делать?»

«Вскочить с ногами на стол и растоптать это все?»

«Броситься в ноги, сказать, что жена на сносях. Может, пощадят?»

«А мы ведь сами, сами себя на это обрекли. Не надо было с такой легкостью отдавать на растерзание народ. Вот и аукнулось».

«А я, кажется, сейчас описаюсь. Вот позорище. Но терпеть мочи нет. Почему? Совсем недавно вообще не хотелось».

«Во поле березка стояла. Во поле кудрявая стояла. Люли-люли стояла. Некому березу заломати. Некому кудряву заломати. Люли-люли… Я, должно быть, с ума схожу».

«А если всем перемигнуться и вколоть эту дрянь президенту? Кто нас тогда потом заставит? Никто».

«Жену, жену жалко. Только зажили».

«На коврик упасть и ползком, ползком».

«Срочно подать в отставку. Объявить себя недееспособным».

И весь этот вихрь мыслей