Шелест листа, и Клара уже погружена в следующий текст, не менее помпезный, чем предыдущий, но не хвалебный, а обличительный.
«Так-так, интересно, – думает Клара, – какой порок бичуем сегодня?»
Под заметкой в рубрике «Блюститель нравов» значится некая Анна Домини.
«Неудачный псевдоним, – недовольна Клара. – С одной стороны, правильный. Намекает на рождение новой религии. Но слишком уж избитый».
Карандаш подчеркивает раздражающие слова двойной жирной чертой.
Взять на заметку и разобраться по мере возможности.
А сам текст этой (этого?) Домини хорош. По делу и с правильно выдержанным накалом эмоций.
«Доколе?» – начинается ее статья.
«Доколе? Еще раз повторю вам: доколе мы будем терпеть пораженческие настроения в нашем обществе, подобные струпьям на теле изъязвленного проказой?
Нет, мы просто обязаны выйти на улицы и совместно дать решительный бой каждому изгою, который отравляет своим ядовитым дыханием наше вдохновение, необходимое в час войны как воздух!
Не далее как вчера вечером мне лично довелось наблюдать отвратительную сцену: некий асоциал без номера и лица (это практически в буквальном смысле, ибо сомнительный гражданин прятал черты под козырьком кепки и капюшоном) высмеивал мать-старушку, пытавшуюся по просроченному талону приобрести для сына-солдата коробку кускового сахара и карамельки-тянучки.
Дело было в известном столичном магазине, куда в последнее время в ожидании выброса дефицитных товаров стекаются жители центра и близлежащих районов.
Упомянутая старушка запуталась в датах и не подозревала, что срок принесенных ею для отоваривания талонов истек накануне.
Сколько слез было пролито возле кассы! Это еще и после того, как солдатская мать отстояла не менее часа в длинной очереди к прилавку!
Асоциал без номера оказался тут как тут. Хотя, казалось бы, откуда у него талоны на продукты?
Этот вопрос не преминули обсудить и стоящие в очереди. Мне же, невольно подслушавшей их беседу, остается только согласиться со сделанным ими выводом, что талоны у асоциала не иначе как краденые.
Эту догадку подтверждает и то, с какою легкостью он с ними расстался в пользу плачущей старушки, чего не могло бы быть, если бы он их заработал честным трудом.
Старушка сначала высушила слезы и прижала пожертвованное ей богатство к груди. Но после того, как совершивший мнимый широкий жест асоциал прокомментировал свой дар циничными словами о том, что, мол, солдат на фронте больше бы обрадовался водке, а не карамелькам, но, впрочем, мол, ему все равно помирать, так что чего беречь зубы и не побаловаться напоследок сладеньким, она швырнула талоны прямо в спрятанное под кепкой лицо и зарыдала вновь.
Обидчика матери, естественно, скрутили и поволокли на дознание.
А я стояла, смотрела уходящим вслед и думала про себя: что же является большей виной этого человека – вероятная кража заработанных чужим потом талонов или сомнение в победе, высказанное в лицо женщине, замирающей при каждой новой сводке с фронта и при каждом повороте ключа в почтовом ящике?
Я думаю, если изгнать из общества таких, как он, наша победа окажется несомненной. Но пока среди нас ходят люди, готовые высмеивать героизм наших солдат, мы в опасности!
Я постараюсь выяснить судьбу арестованного и сообщить подробности нашим читателям в следующих номерах. Пока же призываю каждого сознательного гражданина: будьте бдительны! Не позволяйте духу разложения проникать в наши сплоченные ряды!»
Клара просмотрела еще несколько страниц и уткнулась в кроссворд.
Пять по горизонтали: яйцекладущее млекопитающее, шесть букв. Так, понятно: ехидна.
Семь по горизонтали: народное название метрополитена, восемь букв. Подземка.
Клара уже было соскучилась и отложила карандаш, как вдруг взгляд ее вцепился в типографскую крамолу. Шестнадцать по вертикали: физиологический порок, название одного из романов Жозе Сарамаго.
Клара решительно схватилась за телефон и набрала кого-то по внутренней связи.
Там ответили мгновенно.
– Узнайте, кто сочиняет кроссворды для издания «Правда. И ничего, кроме правды». Узнайте и арестуйте.
И ее карандаш залетал по газетной бумаге, вспарывая остро заточенным кончиком тонкую бумажную плоть, прорывая траншеи.
В настоящих траншеях в это время гибли люди. И сын старушки-матери лежал со вспоротым осколком животом. Его потухающие глаза наблюдали ход облаков, похожих на сахарную вату.
Ему казалось, что они обязательно должны быть сладкими на вкус, а сладкое он очень любил. Вот сейчас вознесется на небо и лизнет по пути.
Глава 10
Сестра Евгения повезла своего малыша на прививку.
По дороге он высматривал из коляски небо и довольно погулькивал, таким образом выражая свое впечатление об увиденном.
Над коляской прошмыгнула резвая пичуга, и малыш тут же удивился и скорчил гримаску. Это, по-видимому, должно было обозначать неодобрение слишком быстро промелькнувшему в поле его зрения существу.
Но потом обида улеглась, и он снова занялся обзором доступного: телеграфных столбов, на которых глумливо расселись такие же, как та, что пролетела, темненькие точки. И не стыдно им? Они на нас сверху вниз, а нам их никак не достать.
То есть, конечно, ребенок-то так не думал. Рано ему еще в возрасте нескольких месяцев осознавать воспетое другими (он, кстати, этого уже никогда не прочтет) птичье преимущество: мол, почему люди не летают, как птицы. Но он что-то такое смутно ощущал. Какое-то не определимое пока словами желание дотянуться и схватить.
Но раз уж нет, так нет. А что тут у нас в пределах досягаемости?
Вот погремушка. Он еще не умеет держать ее цепко, и она то и дело вываливается из уставших познавать пальчиков. Но на данный момент она снова актуальна. По крайней мере, пока мимо не пройдет высокий дядька, у которого при каждом шаге свистят башмаки.
– Пс-шу, пс-шу, пс-шу, – напевает дядькина обувь.
И малыш улыбается и подыгрывает погремушкой.
Хорошо, что дядька подошвы не латает. Без них на свете было бы гораздо скучнее жить.
Мама малыша торопится и разгоняет коляску. А ему это только в радость – он отдается движению, всасывает темп, познает новые ощущения тела, доступные на виражах.
Погремушка надоела, дядька свернул на боковую улицу. Скучно. Заснуть, что ли?
Нет, не заснет. Рядом разыгрывается драматическая сцена.
– Какое еще мороженое? – возмущается чья-то мать.
– Холооооодное, слаааадкое, – пищит девчонка с тощей, как ветка вербы, косичонкой.
– Нет мороженого. Страна воюет, – упрекает мать.
– Зачем воюуует? – хнычет девчонка.
– Ради лучшего будущего.
– Какое же оно лучшее, если нет мороженого?
Малыш не понимает смысла их разговора, но ему нравятся мелодии фраз. Особенно вот эта девчоночья манера растягивать гласные. Надо бы ему тоже попробовать.
Не сейчас, потому что сейчас плакать совсем не хочется. Но потом, когда появится причина плакать, он тоже затянет свои «оооо» да «ииии».
Коляска подпрыгивает на неровном асфальте, и у малыша захватывает дух.
Сначала он пугается немного, а потом понимает, что ему понравилось. Еще бы так: ууух – вверх, а потом резко вниз.
У него еще нет зубов, но в десенках свербит, значит, скоро полезут.
Жалко, погремушка слишком большая, а то бы засунул в рот и почесал как следует. Надо как-то маме намекнуть, чтоб дала что-то другое, подходящее под размер
