а души были, несомненно, так же кислы, как кипяченое пиво. Городские детишки кидались камнями в чужаков, собаки подолгу преследовали их. Кое-кто из собак домой не вернулся, ибо Шмендрик обзавелся вкусом к собачатине, а рука у него всегда была скорая. И это гневило горожан пуще, чем простое воровство. Они никогда ничего не отдавали и считали врагами тех, кто отдавал.

Единорог устала от людей. Наблюдая за своими спящими спутниками, видя, как по лицам их проносятся тени снов, она чувствовала, что сгибается под тяжким бременем, которым было знание их имен. И чтобы облегчить эту боль, принималась бегать, и бегала до утра: быстрая, как дождь; мгновенная, как утрата; мчавшаяся вдогонку за временем, когда она не ведала ничего, кроме сладости существования в своем обличье. И нередко между мгновенным выдохом и новым глотком воздуха ей приходило в голову, что Шмендрик и Молли давно мертвы, и король Хаггард тоже, а Красный Бык уже был встречен ею и покорен в столь давнем прошлом, что и внуки звезд, видевших, как это случилось, успели увянуть и обратиться в уголья, а сама она так и осталась последней из уцелевших в мире единорогов.

И наконец одним бессовьим осенним вечером они обогнули горный кряж и увидели замок. Он вползал в небо на дальнем конце протяженной, глубокой долины – тонкий и перекрученный, ощетинившийся колючками башен, темный и зубчатый, как ухмылка великана. Молли просто расхохоталась, но единорог задрожала, ибо ей показалось, что эти кривые башни тянутся в сумраке к ней. За замком тускло, как железо, мерцало море.

– Крепость Хаггарда, – пробормотал Шмендрик, изумленно покачивая головой. – Его зловещая твердыня. Рассказывают, что возвела ее ведьма, но Хаггард не заплатил за работу, и ведьма наложила на замок заклятие. Поклялась, что настанет день, когда жадность Хаггарда заставит море переполниться и замок уйдет вместе с ним под воду. А затем испустила, как то водится у ведьм, ужасный визг и исчезла в облаке сернистого дыма. Хаггард сию же секунду и въехал. Сказал, что ни один замок тирана не может считаться достроенным, пока он остается не проклятым.

– И правильно сделал, что не заплатил, – презрительно произнесла Молли Грю. – Я могла бы просто прыгнуть на этот дворец и разметать его как груду сухих листьев. Надеюсь, ведьме есть, чем заняться, пока она ждет исполнения своего проклятия. Море способно стерпеть любую жадность.

Костлявые птицы дрались в небе, вереща: «На помощь, на помощь, на помощь!» – маленькие черные фигурки болтались в неосвещенных окнах замка короля Хаггарда. Сырой, неторопливый запах отыскал единорога.

– Где же Бык? – спросила она. – Где Хаггард держит Быка?

– Быка никто не держит, – тихо ответил чародей. – Я слышал, что он блуждает ночами, а днем лежит в огромной пещере под замком. Скоро мы все узнаем, но сейчас нас ожидает другое препятствие. Ближайшая опасность там.

Он указал в долину, где уже подрагивало несколько огней.

– Хагсгейт, – сказал он.

Молли не ответила, но тронула единорога холодной, как облако, ладонью. Загрустив, устав или испугавшись, она часто притрагивалась к единорогу.

– Город короля Хаггарда, – продолжал Шмендрик. – Первый из захваченных им, когда он явился из-за моря, и простоявший под его рукой дольше, чем все остальные. Имя дурное, но чем, собственно говоря, не смог точно сказать ни один из тех, кого я встречал. Никто не приходит в Хагсгейт, и ничто не исходит из него, кроме сказок, которыми пугают непослушных детей, – о чудовищах, оборотнях, шабашах ведьм, демонах, бродящих при свете дня, и так далее. Однако что-то злое в Хагсгейте, я думаю, есть. Мама Фортуна никогда не заходила в него, а однажды сказала, что, пока стоит Хагсгейт, даже Хаггарду угрожает опасность. Что-то там есть.

Говоря, он пристально вглядывался в Молли, ибо в те дни испытывал горькое удовольствие, увидев ее испуганной, несмотря даже на белую близость единорога. Однако она подбоченилась и ответила ему совершенно спокойно:

– Я слышала, как Хагсгейт называют «городом, который неведом ни одному мужчине». Быть может, тайна его ждала, когда придет женщина и раскроет ее, – женщина и единорог. Но как нам быть с тобой?

Тут Шмендрик улыбнулся.

– Я не мужчина, – ответил он. – Я маг без магии, а это совсем другое дело.

Гнилостные огоньки Хагсгейта ярчали, пока единорог смотрела на них, но даже кремневая искорка света не озарила окон замка короля Хаггарда. Он был слишком темен, чтобы различить людей, которые расхаживали по его стенам, однако над долиной до нее доносился тихий перестук доспехов и лязг копий о камень. Дозорные сходились и расходились снова. Запах Красного Быка радостно заплясал вокруг единорога, едва она начала спускаться по узкой тропе, что вела средь колючих кустов к Хагсгейту.

VII

Очертаниями город Хагсгейт напоминал отпечаток ноги: длинные пальцы расходились веером от широкой ступни, завершаясь темными когтями землекопа. И то сказать, если прочие города державы короля Хаггарда, казалось, поклевывали, как воробьи, ее скаредную почву, то Хагсгейт укоренился в ней накрепко. Улицы города покрывала гладкая брусчатка, сады сверкали, а горделивые дома словно бы вырастали из земли, подобно деревьям. В каждом окне сиял свет, троица путников слышала голоса, собачий лай и визг отмываемых тарелок. Она остановилась, дивясь, у высокой зеленой ограды.

– Вам не кажется, что где-то мы свернули не в ту сторону, и это вовсе не Хагсгейт? – прошептала Молли. Она по-глупому отряхнула свои безнадежные лохмотья и вздохнула. – Знала же, что надо прихватить с собой пристойное платье.

Шмендрик устало потер ладонью загривок.

– Это Хагсгейт, – ответил он. – Наверняка Хагсгейт, но тем не менее колдовством здесь даже не пахнет, а черной магией и подавно. Откуда ж тогда взялись легенды, предания и сказки? Весьма смутитель-но, и в особенности для того, кто располагает на ужин всего лишь половинкой репы.

Единорог молчала. За городом покачивался, точно забравшийся на ходули помешанный, замок короля Хаггарда, и был он темнее темного, а за ним плавно переливалось море. Запах Красного Быка крался в ночи, холодный среди городских ароматов стряпни и жилья. Шмендрик сказал:

– Похоже, все добрые люди сидят по домам, пересчитывая свои благополучия. Я поприветствую их.

Он шагнул вперед, сбросил плащ, но и рта раскрыть не успел, как чей-то суровый голос произнес:

– Побереги дыхание, чужестранник, пока оно еще есть у тебя.

Из-за ограды выскочили четверо мужчин. Двое приставили мечи к горлу Шмендрика, еще один, вооруженный парой пистолей, взял на прицел Молли. Четвертый подошел к единорогу, вознамерившись ухватить ее за гриву, однако она вздыбилась, яростно сияя, и он отпрыгнул назад.

– Имя? – спросил у Шмендрика тот, чей голос чародей уже слышал. То был мужчина средних, как все они, лет – если не бо́льших, – в хорошей, хоть и тусклой одежде.

– Гик, – ответил чародей с вынужденной мечами краткостью.

– Гик, –