Роффе швырнул секирн к ногам Уллы.
– Она не сможет вернуться. Священный клинок теряет силу от соприкосновения с человеком. Теперь он бесполезен.
– Ты не можешь так поступить, Роффе, – всхлипывала Сигне, – не посмеешь.
Принц опустился на колени, и свет фонаря позолотил его волосы, оттенил океанскую синеву глаз.
– Сигне, что сделано, то сделано.
Только теперь Улла поняла. Это ведь Сигне попросила ее открыть сундук, чтобы подобрать жемчуг для платья.
– Почему? – с трудом выдавила она. – Сигне, почему?
– Он сказал, секирн нужен, чтобы ты не передумала. На всякий случай. Чтобы сохранить твою верность.
«О, Сигне, – глаза Уллы наполнились слезами, – Я всегда была верна, только не ему».
– Итак, что сделано, то сделано, – повторил Роффе. – Можешь оставаться здесь и жить в изгнании, а когда люди узнают о вашем злодействе, разделить наказание с Уллой. Или… – принц пожал плечами, – возвращайся в море и будь моей невестой. Знаю, это жестоко. Но короли порой должны проявлять жестокость. И моя королева тоже должна быть жестокой.
– Сигне, – прошептала Улла. – Звук этого имени жег сильнее любого огня. – Прошу тебя…
Сигне зарыдала еще сильнее, орошая слезами секирн. Ее пальцы коснулись оскверненного лезвия.
– Улла, – пробормотала она сквозь всхлипы, – я не могу все потерять.
– Не все. Не все.
Сигне покачала головой.
– Я слишком слаба для этой борьбы.
– Ты сильная. – Улла с трудом проталкивала слова через обожженную глотку. – Вдвоем мы сильны. Вместе. Как прежде… как всегда.
Сигне провела прохладными костяшками пальцев по щеке подруги.
– Улла… Моя неудержимая Улла. Я никогда не была сильной, и ты это знаешь.
Моя неудержимая Улла. Она наконец осознала, чем была для Сигне все это время. Опорой, защитой. Единственным утесом, за которым Сигне могла укрыться от шторма. Пока свирепствовала буря, Сигне льнула к ней, а теперь, когда море разгладилось, уплывала прочь, к другой гавани. Бросала ее.
Улла ощутила чудовищную усталость. Боль полностью ее вымотала. Отдохни, прозвучал в ушах чей-то голос. Материнский? Матери-сильдройры или матери-ведьмы, которой Улла никогда не знала? Той, что отдала новорожденную дочь на милость волн. Если Сигне так легко предала ее, тогда, наверное, не стоит и цепляться за эту жизнь.
Улла поклялась защищать Сигне и выполнила клятву. Это что-то да значит. Она отпустила руку подруги – последний жест привязанности. В конце концов, из них двоих сильнее Улла.
– Оставь мне нож, – тяжело дыша, прокаркала она в надежде на то, что смерть поглотит ее подобно морской пучине.
Однако вместо того, чтобы протянуть ей секирн, Сигне вопросительно посмотрела на Роффе, и в конечном итоге именно этот взгляд обрек на гибель весь Зёндермейн. Улла могла простить предательство, еще один разрыв, даже собственную смерть. Но не эту минуту, когда она, принеся такие жертвы, умоляла о милосердии, а Сигне спрашивала на то разрешения принца.
Роффе кивнул.
– Пускай это станет нашим ей подарком.
Только после этого Сигне вложила секирн в руку Уллы.
Роффе забрал серебряный фонарь, и, не говоря более ни слова, они с Сигне ушли.
Улла лежала в темноте, сжимая священный нож. Ощущала тишину в комнате, холод остывшей каминной решетки, присутствие трупа. Она могла покончить с жизнью прямо сейчас. Просто и чисто. Никто не узнает, что произошло на самом деле. Ее закопают в земле или сожгут – или что там смертные делают с преступниками. И все же перед ее глазами стоял взгляд Сигне, обращенный на принца, ищущий его одобрения. Улла никак не могла отогнать эту картину. В сердце разгоралась жажда мести.
Что придало ей сил? Доподлинно неизвестно. Темная, противоположная часть ее сущности? Алмаз ярости, который скрыт в душе всех одиноких девушек на свете?
Улла ползком пересекла комнату, услышала бой часов. В запасе оставалась лишь четверть часа. Голос она потеряла, священный нож, оскверненный кровью смертного, ни на что более не годился. Однако, если Улла – наполовину ведьма, почему секирн подчинился ей тогда, на берегу? Потому ли, что она создала его своими руками? Потому, что зачаровала его своей песней? Может статься, нож, как и она, с самого начала был испорченным. В этом случае она могла призвать его силу еще раз. Впрочем, не имея голоса, не стоит надеяться. Улла сможет разрезать плоть, но без магии песни лишь истечет кровью.
Ухватившись за край туалетного столика, она кое-как поднялась на ноги и узрела, во что превратилась: на губах вздулись волдыри, сгоревшие волосы торчали клочками, проплешины на черепе блестели розовой кожей. И все же Улла видела тень той девушки, на которую из зеркала смотрела красавица. Я рождена не для того, чтобы угождать принцам.
Но тогда для чего? Кажется, Улла знала. Роффе сделал ее убийцей. Она все равно что сама вонзила нож в грудь того мальчика. Может, пора доказать, что у нее к этому талант?
Она улыбнулась, и ее обожженные губы треснули, по подбородку потекла кровь. Улла резко ударила кулаком по зеркалу, почувствовала, как в кожу меж пальцев врезались осколки. Она вооружилась самым большим из них и, шатаясь и припадая к стенам, заковыляла вниз по ступеням. Вниз, вниз, в холл дворца.
Сейчас там было пусто – все гости веселились на балу. До Уллы доносился топот ног, приглушенные звуки музыки. У самого подножия лестницы спиной к Улле стояли два дюжих стражника, прислонившиеся к широкому дверному косяку. Их взгляды были устремлены на освещенную факелами подъездную аллею.
Улла присела и на четвереньках подобралась к чудесному зеркалу. Здесь, в ярко освещенном холле, она яснее увидела, как сильно себя изуродовала. Улла вскинула руку и коснулась зеркала. Девушка по другую сторону сделала то же самое, ее воспаленные глаза наполнились слезами.
– О, – тихонько всхлипнула Улла. – О, нет.
– Нет, нет, – эхом повторила девушка. Голос у нее был слабый и надтреснутый.
Улла собралась с силами. Как ни больно ей было заставить вибрировать обожженные связки, она разомкнула губы и выдавила едва слышный звук. Несмотря на дрожь в голосе, ноту Улла держала, а девушка в зеркале ее подхватила. Объединившись, голоса постепенно начали крепнуть. Из кармана юбки Улла достала осколок зеркала, разбитого над туалетным столиком, поднесла его к большому зеркалу, нашла правильный угол наклона, чтобы видеть себя. Да, вот так. Теперь зеркала отражали бесконечный коридор и бесконечное число искалеченных девушек с бесконечным числом голосов, которые наслаивались друг на друга, превращаясь в хор, а затем – в мощный поток.
Нарастающий звук заставил стражников обернуться. В их глазах застыл шок, но Улле было все равно. Держа осколок в одной руке, в другую она взяла секирн, подняла подол своего прекрасного лилового платья, полоснула ножом по бедрам. И сразу поняла: эта рана – иная. Секирн стал другим, как и она.
Стражники бросились к ней, но Улла, ослепленная болью, не колеблясь изменила песнь, дирижируя хором загубленных судеб, переходя от трансформации к музыке стихии. И пусть ее голосовые связки сочились кровью, но талант певицы оставался непревзойденным. Стены дворца сотряс гулкий раскат грома; стражники кубарем покатились по лестнице.
Штормовая магия. Первое, что освоила Улла, первое, что изучали все сильдройры. Эта магия считалась самой простой, хотя требовала объединенных усилий. В одиночку Улла не справилась бы, но она была не одна. Миллионы брошенных, сломленных, раздавленных девушек пели вместе с ней, и мощь этого хора повергала в ужас.
Улла
