Конечно, Республика такой наглости долго терпеть не могла. «Случайно» парламентом Республики был принят антимонопольный закон, распространявшийся на внереспубликанские поселения. И вот Вера, опять играя роль инспекторши-переговорщицы, втолковывала толпе вооруженных копьями и кольями гусаковцев необходимость присоединиться к Республике. Но все ее переговоры наталкивались на непреступную стену ответов на полузнакомом языке:
– А навошта нам тая Рэспубліка?[4]
– Мы ўладзе ежу сваю аддаваць будзем, а яна нам што?[5]
– Абараняць нас не трэба – мы і самі ад каго хочаш адаб’емся. Не! Мы лепей самі як-небудзь![6]
Но инспектора-психологи давно занимались этим поселением и уже знали их слабые места, коренившиеся, главным образом, в их обычаях. Здесь, как и тысячу лет назад, уважали силу. Очень уважали! И имели почти болезненное самолюбие. Поэтому Вера ударила заранее заготовленным аргументом:
– Сами можете? Да что вы можете? Вы – дохлые трусы! Вас убры по стенам вашей же вески и размажут.
До этого Вера говорила только вежливые официальности, и резкое изменение тона и лексики усыпило бдительность гусаковцев. Они стали опасно приближаться и орать в ее адрес угрозы и оскорбления, впрочем, не намереваясь их приводить в исполнение. Не двинувшись с места, Вера продолжала:
– Кто из вас готов справиться со мной, пока убры еще не пришли?
В толпе заржали. Предводитель сопротивленцев протянул руку, чтобы схватить Веру за шиворот и вытащить вон. Спустя секунду он корчился на полу, а Вера, зная, что у нее есть всего пара секунд, пока они не придут в себя, продолжала:
– С любым из вас, без оружия. Побеждаете – я ухожу, и Республика к вам больше не возвращается. Проигрываете – сдаете оружие и становитесь частью Республики.
У них не было времени, чтобы привести мысли в порядок и разобраться: конечно же, Республика в любом случае от них не отступится; и перед ними никакая не инспекторша, а подготовленный воин; и все это – заранее продуманный спектакль. Но у них не было времени об этом подумать: они были слишком взволнованны и пристыжены позорным падением на пол их предводителя, они негодовали и хотели быстрее исправить положение.
– Згодны! Грабайла, біся! Задай гэтай казе![7]
Гусаковцы все, как один, были коренасты. Но Гробайло превосходил самого крепкого из них в ширине раза в полтора. Кулачный бой он не признавал и рассчитывал Веру просто заломать. Он подошел к ней и попытался схватить. Раньше из этой железной хватки не удавалось вырваться ни одному мужику, как бы здоров он ни был. Но до того как руки сомкнулись, последовала серия хлестких ударов по ногам и в шею, и Гробайло уже стоит на карачках, не понимая, почему пол ушел из-под его ног и почему теперь ему так тяжело дышать. Вера еще раз двинула его ногой, отчего Гробайло окончательно рухнул на пол, и сжала руками его голову, немного ее провернув.
– Ну так что? Вы бросаете оружие? Или я ломаю ему шею, и пробуем со следующим?
Вряд ли бы Вера смогла сломать шейные позвонки этому громиле. Но гусаковцы были слишком ошеломлены происходящим. Да тут еще тетка, скорее всего жена поверженного, кинулась через толпу, упала на колени и стала умолять:
– Не чапай яго, дзетачка! Дурны ен у мяне, але не злы. І хлопчыкаў у нас двое! Пашкадуй! Ратуй![8]
Потом визгливым голосом с истеричным наездом она выпалила в адрес мявшихся соплеменников:
– Чаго вылупіліся? Хопіць ужо! Дзеўку адолець не змаглі, куды ж вам з войскам ваяваць? Кідайце зброю![9]
На пол полетели копья, колы и железные арматурины. В помещение входили убры и армейцы со взведенными арбалетами. Где-то на заднем плане тревожно гагакали гуси. А в этой толпе стояли два брата-близнеца, мечтавших все детство побороть Гробайло – самого сильного мужика в их Гусаках, а теперь видевших, как запросто их мечту осуществила тощая девчонка.
Потеряв половину гусей (в качестве «компенсации за незаконную монополию и затраты на антимонопольную операцию»), потеряв саму монополию и будучи вынужденным платить ежегодный налог, не самое богатое поселение Гусаки стало нищать. Но не это стало главной причиной ухода близнецов из Гусаков. Они хотели научиться драться так, «як тая, якая пабіла Грабайлу».
4
Новых членов Вериной пятерки звали Павел и Александр. Но друг друга они называли Паха и Саха – они так кликали друг друга с тех пор, как только научились говорить. И эти странные имена-клички закрепились за ними в отряде. Они были не просто похожи, они были абсолютными копиями друг друга. Вернее, зеркальными отражениями. У обоих были свернуты носы, правда у Пахи – в правую сторону, а у Сахи – в левую, и это было единственной приметой, по которой их уже скоро стали отличать друг от друга.
Странно, но Паха и Саха отнюдь не жили душа в душу, как могло показаться сначала. С детства они валтузили друг друга, ползая по темной родительской каморке в своей веске. Только научившись биться кулаками, первые зуботычины братья посвятили друг другу. И любой спор по мало-мальскому поводу Паха и Саха обязательно заканчивали кулачным боем до первой крови. С возрастом, конечно, драки у них случались реже, трансформировавшись в беспрерывные ссоры с криками и взаимными оскорблениями. Но в Урочище даже поругаться у них не было времени. Лишь на какие-то полтора-два часа до отбоя. И братья вовсю использовали эти крупицы свободного времени:
– Ты, Паха, чаго? Прайсці не можаш, плечы занадта шырокія адгадаваў?[10] – задирается Саха, лежащий на верхней шконке и специально выставивший колено, чтобы Паха его задел.
– Я цябе не чапаў[11], – буркнул Паха, оскалившись в предвкушении своего любимого занятия.
– Як не чапаў?! Ледзь нагу не вывернуў![12]
– А ты свае бацылы да сябе падграбі, а не раскідвай на ўсю казарму!
– Гэта ў мяне бацылы? – спрыгнул со шконки Саха и схватил брата за грудки.
Со стороны ссоры белорусскоязычных братьев были уморительны и стали любимым представлением убров. Как только братья начинали задираться друг с другом, обитатели казармы поворачивались на своих шконках и, подставив руку под голову, устраивались поудобней, а то и подходили поближе, чтобы ничего не пропустить. Со временем такое внимание стало смущать Паху и Саху, и выяснять отношения они предпочитали потише или в каком-нибудь темном углу.
Вера иногда общалась с Пахой и Сахой в столовке. Она убеждала себя, что ей просто нужно получше узнать новых членов
