Потихоньку, крадучись, подхожу к холму и вонзаю оба ножа в грунт, подтягиваюсь и ищу между камней и корней опору для ног, потом снова вонзаю ножи. Поднимаюсь все выше и выше. Над головой кружатся летучие мыши. Замираю в надежде, что это не чьи-нибудь соглядатаи. В ветвях дерева ухает филин, и я понимаю, что за мною может следить множество глаз. Остается только быстрее двигаться. Я уже близко от первого ряда окон, когда меня настигает приступ слабости.

Стискиваю зубы и стараюсь не обращать внимания на дрожь в руках, на подгибающиеся ноги. Дыхание слишком учащенное, и все, чего мне хочется, – дать себе отдых. Но я знаю, что если пойду на уступку, то мышцы одеревенеют и я не смогу продолжить подъем. Продолжаю карабкаться, хотя все тело болит.

Всаживаю один из ножей в склон, пытаюсь подтянуть тело, но рука слишком ослабла. Не могу. Смотрю вниз, на крутой каменистый скат холма, на огоньки, мерцающие вокруг входа в курган. В какой-то момент все перед глазами плывет, и я гадаю – что будет, если я просто свалюсь.

Глупая мысль. Что будет, если я скачусь по склону холма, разобью себе голову и получу действительно серьезные повреждения?

Продолжаю подъем; оконные рамы уже близко. Я не раз видела планы дворца; достаточно просто заглянуть в три окошка, чтобы найти нужное. Внутри только темнота, но я принимаюсь за работу, тыча в хрусталь острием ножа до тех пор, пока не образуется трещина.

Натягиваю на кулак рукав камзола и разбиваю хрусталь на кусочки. Потом прыгаю в темную комнату, которую покинул Кардан. Стены и мебель все еще пахнут гарью и прокисшим вином. На ощупь пробираюсь к шкафу.

Оттуда уже легко проникнуть в тайный ход, потом спуститься по спиральной лестнице в королевские покои.

Проскальзываю в спальню Кардана. Мне везет, хотя до рассвета еще далеко – в помещении никакой пирушки. На подушках и в королевской кровати не лежат придворные. Подхожу к спящему Кардану и зажимаю его рот ладонью.

Он просыпается, хватает меня за руку. Надавливаю так сильно, что кожей чувствую его зубы.

Кардан вцепляется мне в горло, и на секунду я пугаюсь, что мне не хватит сил, что я недостаточно подготовлена. Потом его тело полностью расслабляется, будто до него доходит, кто я.

Не нужно ему так уж расслабляться.

– Он послал меня убить тебя, – шепчу я ему в ухо.

По его телу пробегает дрожь, рука тянется к моей талии, но вместо того, чтобы оттолкнуть, он затаскивает меня к себе в кровать и перекатывает через себя на богато расшитые покрывала.

Моя ладонь соскальзывает с его рта; чувствую себя неуютно в той самой кровати, на которой стеснялась лежать из-за того, что я человек. И рядом тот, кто пугает меня тем сильнее, чем глубже чувства, которые я к нему испытываю.

– Балекин и Орлаг планируют твое убийство, – говорю я взволнованно.

– Да, – лениво соглашается он. – Тогда почему я вообще проснулся?

Я смущаюсь его физической близости, того мгновения, когда он, едва проснувшись, затащил меня на себя.

– Потому что меня трудно заколдовать, – объясняю ему.

Эти слова вызывают у него негромкий смех. Кардан протягивает руку, касается моих волос, проводит пальцами по щеке.

– Нужно было сказать об этом брату, – говорит он с нежностью, которой я от него совсем не ожидала.

– Если бы ты не позволил Мадоку не пускать меня к тебе, я могла бы сообщить все это гораздо раньше. У меня информация, которая не может ждать.

Кардан качает головой:

– Не знаю, о чем ты говоришь. Мадок сказал, что ты набираешься сил и мы должны дать тебе время на исцеление.

Я мрачнею:

– Понятно. А Мадок тем временем займет мое место советника возле тебя. Он приказал твоим стражникам не пускать меня во дворец.

– Он получит другие приказания, – заверяет Кардан и садится в постели. Он по пояс голый, кожа его серебрится в мягком сиянии волшебных огоньков. Смотрит на меня все так же странно, словно никогда раньше не видел или думает, что не увидит больше никогда.

– Кардан! – окликаю я, и его имя оставляет странный привкус на языке. – Представительница Двора термитов приходила повидаться со мной. Она рассказала про…

– То, что они потребовали взамен твоего возвращения, – перебивает он. – Я знаю все, что ты скажешь. Что глупо было соглашаться на их цену. Что это дестабилизирует мое правление. Что это была проверка на мою уязвимость, и я ее не прошел. Даже Мадок счел, что я предал свои обязательства, хотя предложенные им альтернативы точно нельзя признать дипломатичными. Но ты не знаешь Балекина и Никасию так, как я. Пусть лучше думают, что ты важна для меня, чем придут к выводу, что случившееся с тобой останется без последствий.

Вспоминаю, как они обращались со мной, зная о моем положении, и вздрагиваю.

– С тех пор как тебя похитили, я все думал и думал и теперь хочу кое-что сказать. – Лицо у Кардана серьезное, почти мрачное, он редко позволяет себе так выглядеть. – Когда отец отослал меня, я поначалу пытался доказать, что я вовсе не такой, как он считает. Но когда это не сработало, я приложил все силы, чтобы выглядеть именно таким. Если он думал, что я плох, то я старался вести себя еще хуже. Если считал, что жесток, то стремился внушать ужас. Старался превзойти все его худшие ожидания. Я решил, что если не могу заслужить его благосклонности, то добьюсь ненависти.

Балекин не знал, что со мной делать. Заставлял вместе с ним участвовать в попойках, подавать вино и пищу, показывая гостям ручного маленького принца. Когда я подрос и стал злее, у него появилась привычка держать кого-нибудь под рукой, чтобы наказывать меня. За все свои разочарования и неудачи он отыгрывался на мне, подвергая поркам. И все же он оказался первым, кто разглядел во мне нечто, понравившееся ему, а именно – себя. Он поощрял мою жестокость, разжигал во мне злость. И я становился хуже.

Я не был добрым, Джуд. Ко многим. В том числе и к тебе. Никак не мог понять, желаю тебя или хочу, чтобы ты исчезла с глаз и не вызывала у меня чувств, которые делают меня еще злее. Но потом ты исчезла в самом деле, исчезла в глубине моря, и я возненавидел себя, как никогда.

Я так поражена его словами, что пытаюсь найти в них подвох. Не может же он на самом деле думать так, как говорит.

– Возможно, я безрассуден, но не дурак. Что-то во мне тебе понравилось, – продолжает он, и на лице появляется озорное выражение, делая его черты более знакомыми. – Вздорный нрав? Мои красивые глаза? Не имеет значения, потому что еще большее тебе не нравится, и