В общем, было от чего баронше призадуматься. Но жизнь сама все за нее решила: Глаша невзначай с Трофимом Грубиным познакомилась, ну и закрутилась любовь у них. Трофим из торговых людей происходил, но то ли разорился-проторговался отец его, то ли еще что… В общем, приказчиком он в мясной лавке, что при станции торговала, пристроился. Сам хваткий был и рукастый, и голова варила, но без хоть какого капитала в этом деле дальше приказчика запрыгнуть трудно…
Баронша мешкать не стала: любовь так любовь, ну и выдала Глашу за Трофима, и даже деньжат подкинула, свое дело чтоб завел, семью чтоб кормил… Вот и открыли молодые мясную лавку, здесь, наверху. И домишко при ней небольшой, нынешний-то дом Трофим уж опосля отгрохал, со своих доходов.
Дело у него сразу на лад пошло… Баронша, понятно, за мясом только к нему посылала, и соседки, на нее глядючи, – тоже. Да и прочим шагать к Грубину ближе, чем к станции, под гору да в гору.
И в семье вроде все в порядке поначалу было, в положенный срок затяжелела Глафира. Вот тогда-то нехорошее и началось. Тяжко у нее это дело, понимаешь, проходило… Спервоначалу, на первых сроках, еще изредка на люди показывалась, так прям не узнать ее было, как не своя стала: подурнела, лицом потемнела, ну да случается такое с брюхатыми бабами… А потом и появляться перестала, слухи ползли, что и в дому из спальни своей не выходит, но только слухи, Трофим-то всегда таким был: за прилавком душа-человек, каждого обиходит, и о том, и о сем потолкует, но о своем – молчок, и в дом к себе редко-редко кого зазовет, мало кто похвастать мог, что гостевал у него…
Но кое-как Глафира срок потребный доходила, не скинула. Или в кровати долежала, не знаю уж. Раз такие дела – Трофим повитухам здешним не доверился. Издалека откуда-то привез, как бы не из Питера… Видать, не последнего разбора была, не знаю… мало кто повитуху ту видел, он сам ее встретил на станции, и сразу к себе, и сам после родов обратно отвез к поезду ночному.
Как роды прошли, никто толком не знал. Повитуха уехала, а Трофим еще задолго до того сиделку нанял, за женой приглядывать, но та из чухны была, клещами слова не вытянешь, да и говорила по-нашенски плохо. Но кое-что просочилось, от кумушек ведь ничего не утаишь: ребенок, дескать, здоровый родился, девочка, а вот с Глафирой не очень-то ладно, лежит в родильной горячке да в беспамятстве…
Трофим, значит, лавку запер, мать и младенчика на сиделку оставил, а сам на двуколку свою – за доктором и с кормилицей заодно договориться, Глафира кормить не могла…
Вернулся, часу не прошло, а жены-то и нет. Как, куда подевалась? Сиделка больше с дитем нянькалась, вот и не заметила, как больная встала, оделась да из дому тишком прокралась… Да и кто б подумал за ней следить: лежит пластом, в себя не приходит.
Понятно, меня вызывают: мол, выручай, Сидор Ерофеевич, сыщи супружницу любимую, пока она где-нить в лесочке под кустом Богу душу не отдала или еще чего плохого не случилось…
След быстро сыскался. Видели, как женщина в платье желтом – такое как раз из Глашиной комнаты пропало – и в шляпке с вуалеткой вниз к станции шагала, и надо ж так, что как раз к поезду выборгскому подгадала. И села, и уехала.
Вот незадача… Разослали телеграммы по всем станциям на пути и по нашей полицейской линии, и по жандармской, и по путейской, и по врачебной… И нашли ту женщину не сразу, на третий день, – да не наша оказалась, просто платье схожее.
Тут уж меня за живое разобрало. Всех на ноги поставил. Десятские с сотскими как ошпаренные бегали, мужички деревенские лес прочесывали, под каждый кустик заглядываючи… Ближнее озеро баграми да «кошками» все обшарили и два дальних чуть позжее. И вправду, что ж за дела такие?! То появляется она не пойми откуда, то пропадает невесть куда, – и все на моем участке… Непорядок.
Долго искали, да все без толку… И тут у меня мыслишка нехорошая зашевелилась…
Да Господь с тобой, паря! Какой из Трофима душегубец, уж стока-то я в людях понимаю, видел, какой он сам не свой да от горя почерневший… Заподозрил бы в чем – так по бревнышку бы дом и лавку ему разобрал, и участка его каждый бы аршин перекопал, не поглядел бы, что Коппельша у него в заступницах…
Нет, другое я заподозрил. Поднял старые бумаги, глянул – ну так и есть! В день пропажи ровнехонько семь лет исполнилось, как Глаша в лесу отыскалась. Ну вот буквально день в день.
Я в лес, на ту полянку, помнил ее хорошо… Вернее, от леса уже рощица малая осталась, свели под застройку лес, но полянка та уцелела. Сам не знаю, зачем туда поспешал… Обыскивали уже рощицу ту, как и прочее… Но ноги сами несли.
Пришел, никого там нет, понятно… Стою, на мох зеленый смотрю, на шишки и думаю: нет, не сыщем мы Глафиру никогда, да и не Глафира она вовсе, наверное… Из других мест была, вот что я тебе скажу… Да нет, не из-за границ… Из совсем других, человечьим разумением не постигаемых… Словно отпуск ей оттель дали недолгий, на семь годков всего, а потом обратно вернули… Да не смотри ты на меня так, я ж и сам понимаю, что дурные мысли, а вот пришли тогда в голову…
Искать я Глафиру не бросил. И небрежничать в том деле не стал, служба есть служба, что должен делать был, то и делал. Но не верил, что найдем. Так и вышло: и сама за все года не нашлась, не объявилась, и весточки никакой о ней не пришло… Словно и впрямь оттуда, с небесей, к нам спустилась или, напротив, снизу вынырнула… А то и сбоку откуда-то, – поди знай, какие еще ненаши места где есть…
Вот тебе
