– Я могу делать разные трюки… – На лице повелительницы снов заиграла странная улыбка. Странная и грустная. – Чудовищные трюки. Могу рассекать миры, Ани, проходить сквозь завесы, которые нас разделяют. Достаточно мне протянуть руку, и я могу достать сердце из груди спящего человека. Я умею питаться снами, Ани, мужчины, женщины, зверя, ребенка. Никто не может от меня уберечься.

– Зейна…

– Я могущественна, Ани, я намного сильнее, чем тебе кажется. Никому не следует обладать подобной силой – уметь пробираться в душу человека, пока он видит сны, и менять их местами. Душить их на корню. Это так же просто, как зажигать свечи… Это неправильно. Все это разъедает тебя изнутри. Если бы не Курраан… – Ее голос затих.

– Ты могла бы остановиться.

– Ты совсем меня не слушаешь. Только послушай! Я умею делать все это, но если я – всего лишь младенец, поджигающий свечи… то он – пламя, Ани, великое бушующее пламя, и я – единственное, что стоит между этим пламенем и моей дочерью. Он ее не получит. Пусть мне снова придется умереть, но он ее не получит.

– Но зачем отцу Сулеймы желать ей зла? Разве он ею не дорожит?

– Конечно, он ею дорожит, и не только потому, что она – его дочь. Сулейма – эховитка. Вскоре она сможет услышать атулфах, магию Атуалона. Она сможет управлять браздами са и ка и определять будущее мира.

– Будущее мира? – Ани прыснула от смеха, и ее недавний гнев растаял. – Уж чего-чего, а этого я себе представить не могу. Сулейма едва научилась марать перья из чурры, не попадая при этом в неприятности. Откуда в тебе такая уверенность, что она может быть одной из этих… эховитов?

Взгляд повелительницы снов устремился вдаль.

– Это можно услышать, если знать, к чему прислушиваться. Атулфах – это песнь, Ани, песнь драконов. Она выходит за пределы всего, что может уместиться в наших крошечных умишках, она сильнее всего, что могут спеть наши ничтожные рты. Это – песнь бытия. До нее на свете ничего не существовало. Ничего.

Она широко раскинула руки, и на ее лице появилась такая улыбка, какой Ани никогда еще не видела.

– А потом запели драконы и появилось сущее.

– И ты можешь изменить эту песнь своей музыкой?

– Кхутлани. – Обычно грубый голос Хафсы сделался очень мягким. – Может ли повелительница снов изменить песнь?… Нет. Если атулфах – это океан, то я – всего лишь резвящееся на пляже дитя, собирающее сломанные морские раковины для ожерелья. Но Ка Ату странствовал к глубинам моря. Он пребывает в песне, он сам – ее часть, и песнь прислушивается к нему.

– Ты сказала, что Сулейма тоже может это делать?

– О да. Она сильна. Сильнее своего отца. Стоит ей отправиться в Атуалон…

– Я все видела, – продолжила Хафса. – Если Сулейма уедет в Атуалон, Вивернус сделает ее своей наследницей. Он наполнит ее взор чудесами, а сердце – музыкой, и она засияет так ярко, что сам Дракон Солнца Акари падет под ее заклятием. Она станет Са Ату, Сердцем Дракона. Горы будут склоняться, чтобы поцеловать ей ноги. Император погибнет от любви к ней. Ее песнь будет самым прекрасным из всего, что только знал этот мир… а потом песнь убьет ее так же, как сейчас убивает ее отца.

Прежде чем Ани успела открыть рот, их разговор был прерван появлением ее давнего друга, а временами и любовника, Аскандера. Один из самых хладнокровных мужчин, которого она знала, едва не бежал, и его глаза сверкали, как у испуганного жеребца.

– Повелительница снов, – едва отдышавшись, выпалил он. – Верховная наставница… У нас кое-что случилось…

Ани рассмеялась.

– Год только начался, и кровь бурлит, первый стражник. Да и когда на Хайра-Кхай ничего не случалось? За это я его и люблю…

Из шатров, от которых примчался Аскандер, раздались крики, и кто-то неистово заверещал. За этим последовал еще один звук – оглушающий грохот, похожий на раскат грома, заставляющий зажать уши руками. Это был рев вашая.

Аскандер развернулся и, словно ужаленная лошадь, побежал к шатрам.

– Байидун дайелы! – крикнула Хафса Азейна, обернувшись через плечо.

Она побежала следом за Аскандером.

Много позже Ани подумала: Если ты видишь, что повелительница снов куда-то бежит, лучше всего помчаться в другую сторону.

7

Праздные гуляки разбегались от повелительницы снов, как тарбоки от дикой кошки, и поступали очень мудро. Отзвук ее тревоги прокатился по обоим мирам и сделался лишь сильнее, когда толпа расступилась и Хафса Азейна увидела, что произошло.

Два охранника с каменными лицами заслоняли от атуалонца в зеленом платье молодую джа’акари, куртка которой была порвана, а на открытой коже горели красные отметины. Девушка просто сочилась гневом. Ее молодой вашай, самец угольно-золотого окраса, наотмашь бил хвостом и рычал, пытаясь пробраться мимо зеленоглазой Параджи.

По всему было видно, что эта стычка закончилась для атуалонца плачевно. Он лежал лицом в песок. Две воительницы сидели у него на спине, а еще одна стягивала жгут на обрубке, который прежде был его правой рукой.

Хафса обратилась к Курраану: Китрен, забери отсюда этого котенка, пока все не стало еще хуже.

Курраан прижал уши к голове.

Прошу тебя!

На его девчонку напали. Эта смерть принадлежит ему по праву.

Прошу тебя! – повторила Хафса.

Сейчас кровопролитная битва между вашаями и чужеземцами походила бы на прогулку по пещере масляной змеи с зажженным факелом.

Кот лишь слабо дернул кончиком хвоста, и его голос зазвучал очень мягко:

Из-за тебя я потеряю лицо. В который раз. Если я на это пойду, между нами появится кровный долг.

Договорились.

Курраан зарычал. Юный кот ответил ему воем. Гнев рвался из каждой шерстинки на его стройном теле. Старший кот раскрыл пасть, с откровенной угрозой демонстрируя огромные, украшенные золотом клыки, и младший самец отступил, поджав хвост, рыча и оглядываясь через плечо.

Барех говорит, что перед ним у тебя тоже будет кровный долг, – сказал Курраан Хафсе.

Будете драться за мой иссохший скелет потом, – бросила она. – А теперь давай-ка разберемся с этой…

Козлиной свадьбой?

Женщина фыркнула: Лучше разобраться с этим прежде, чем сюда заявится Нурати…

Толпа снова расступилась. На этот раз это было сделано не столько от страха, сколько в знак почтения к первой матери, которая грациозно проплыла вперед. Ее ноги были обнажены. Колокольчики висели на ее запястьях и лодыжках, а также были вплетены в волосы. Полупрозрачное льняное платье распахивалось при ходьбе, во всей красе демонстрируя ее круглый, как луна, живот и налитые груди. Умм Нурати, самая плодовитая первая мать в новейшей истории, являла собой живое воплощение реки Дибрис – красота и плодородие посреди грубого пустынного мира.

– Даже ноги не волочит, – прошептала Ани на ухо Хафсе. – Вот уж действительно несправедливо…

Хафса Азейна ничего